- список поэм - пред. поэма - след. поэмa - список фотографий -

Пять с половиною лет исполнилось Мбенгенгелеле,
В год, повторенья лишенный, когда ее мать Лугальгинга
В пригород дочь отвезла на составе железнодорожном,
Чтобы оставить у милой сестры, темнокожей Ндогоко;
После уехала в отпуск, чтоб скоро за Нгелле вернуться.

Долго от дома Ндогоко по улицам и переулкам
С тяжкими сумками шли на вокзал провожать Лугальгингу;
Нгелле устала и тетка Ндогоко ее усадила
На руки, с валенок снег отряхнувши и снявши калоши.
Мбенгенгелеле смотрела назад чрез плечо уносившей,
Как, на истоптанном снеге один за одним появляясь,
Тетки следы добавляются к сотням следов неизвестных,
Как уплывают дома, чередуясь с просветами света,
Как на пустом перекрестке наветренном вид уходящий
Пройденной улицы вбок ускользает, сменясь незнакомым.

На светлосерой платформе Ндогоко поставила Нгелле
Наземь и шапку поправила, а Лугальгинга, оставив
Сумки, пошла за билетом к окошку в кирпичном строеньи.
Нгелле смотрела кругом, на ограду из прутьев железных,
Что, повернув и скосившись, спускалась перилами лестниц
Иль поднималась на мост, высоко над путями парящий
В сером темнеющем небе, подобном асфальту платформы.
Кассы окно загорелось уже электрическим светом,
Желтым и жестким, бесцветие сумерек серых нарушив;
Плакать тогда начала безутешно, смотря пред собою,
Нгелле; от кассы белёной вернулась с билетом Гальгинга,
Сумки взяла и, простившися, в поезд зашла протяженный;
С увещеваньями дочери в тамбуре долго стояла.

Дрогнув, с шипеньем сошлись самоходные двери вагонов;
Громко рыдала Нгелеле, покой окружавших смущая,
Видя сквозь слезы, как поезд быстрей начинает катиться,
Как за последним вагоном открылись столбы и меж ними
Зрелище дальних полей и строений, усыпанных снегом.
За руку в варежке серой Ндогоко ее потянула,
И, по ступенькам спустившись, пошли от платформы обратно.

Кьянне, ведущие перечень дням, повторенья лишенным!
Многие ведомы вам повторенья лишенные числа –
Сколько шагов совершает идущий туда и оттуда,
Сколько предметов кругом и сколько цветных и бесцветных,
В сумерках сколько мгновений, в которые воздух темнеет;
Ведомо, что изменяется с каждым из этих мгновений
В зримом и в зримое зрящем и в том, что ни то, ни другое.

Много кварталов прошли, и слезы у Нгелле иссякли,
В сердце же скорбь оставалась, речам и волненьям преграда;
Шла и горящие окна смотрела среди негорящих,
Руку высоко подняв, за которую тетка держала.
Начали духи являться повсюду очам ее скорбным:
В облике мухи промчался пред лицами женщин идущих
Первый, и справа уселся на крышку железную люка,
Снег растопившую подле себя теплотою подземной.
«Муха зимою к покойнику» – скучно сказала Ндогоко;
Дух же, на люке сидевший, ко Нгелле одной обратился:
«Теткам не верь неразумным, не знающим, не вдохновенным;
Знаменье прочих вернейшее – от суеверий свобода;
Рельсов и длинноизогнутых стрелок наследница, здравствуй!»
Нгелле же окна смотрела, речам не внимая искусным;
Взор не склонила к сказавшему; он же безвестно сокрылся.

Пред светофором погасшим направо свернула Ндогоко
Мимо забора бетонного, Нгелле с собой увлекая;
Там еще раз многомыслящий дух проходящим явился,
Облик приняв фонаря, наклонившего стебель высокий;
Снег начался и под ликом его пролетал, освещаясь.
«Этот фонарь не работал давно, пешеходным прохожим
Здесь опасенье внушая о древний асфальт навернуться,» –
Молвила, не ожидая ответа, Ндогоко; надменной
Знала племянницы нрав, перед всякою скорбью бессильный.
Снова заплакала Нгелле, когда на горячих ланитах
Начали таять снежинки, души равновесье нарушив:
Вспомнила, как проходили вчера здесь вдвоем с Лугальгингой
Под фонарем негоревшим, к Ндогоко домой направляясь.
Вырвала руку из длани Ндогоко и наземь поверглась;
Тетка ее подняла и отряхивать варежкой стала,
Дух же сияющий Нгелле приветствовал, прочим неслышно:

«Здравствуй, насельница этих окрестностей благопространных!
Горькие слезы разлуки не смоют, пусть даже поток их,
Снег растворив, перекрестки ветвящихся улиц затопит,
В льдистую толщу ствердясь под дыханием местного хлада;
Может быть, дождь, поднебесных посланник, сильнейшее прочих
Средств омывающих, смог бы поверхности сердца очистить;
Но не дождешься дождя ни сегодня, ни завтра, Нгелеле.
Некогда я, от скорбей и трудов многодневных сломавшись,
Свет потерял, исходящий из сердца по кругу лучами;
Ныне же снова, гляди, освещаю я собственным блеском
Сам пред собою лежащее; также и ты от печалей
Сможешь сама обрести огражденье и отдохновенье.»

Молвил; пройти собиралася молча она, но незапно
Мудрость сошла на нее и реченьям уста отворила:

«Лжешь и бахвалишься тщетно, себе присвояя чужое;
Сам освещаешь ты эти снега и подвальные окна?
Ведаешь, что в отдаленьи от этих селений пустынных
Толщи воды, стеснены берегами и хладным железом,
Вниз низвергаются с рокотом и обращают турбины,
Много премудрых устройств пробуждая согласным движеньем,
Из глубины вещества исторгающих всюду сокрытый
Свет; а оттуда повсюду жужжащие денно и нощно
Линии высоковольтные через любые ландшафты
Свет по нервущимся нитям разносят, незримый невеждам,
Коий в тебе и во прочих; и где-нибудь если прервется
Круг живоносных цепей, подключенных к истоку питанья,
Сразу угаснешь и больше речей не промолвишь надменных.»

Горестно дух замерцал посрамленный и быстро угаснул;
Тетка не слышала слов, и рыдать продолжала Нгелеле.

А Лугальгинга меж тем удалялась в гремящем составе,
Возле окна на скамье восседая. Пока не стемнело,
Ели, снегами укрытые, были видны из окошка,
После же лишь очертанья неясные, после же только
Редкие точки огней в темноте, неизвестное скрывшей.
Час и другой продвигался состав по бесчисленным шпалам,
И к колее одинокой все больше сестер примыкало
Слева и справа, и многие сооруженья воздвиглись
Возле дороги, и путницы взору все больше являлось
Разных огней, и все ближе к путям они подходили,
И освещать начинали все чаще различные вещи –
Склад, автобазу иль вовсе неясное сооруженье,
Кое скрывалось, рождая в душе ожиданье другого;
Стали дома появляться, сияя квадратами окон,
Редкие, после ж теснясь и один над другим возвышаясь,
Ламп многоцветье являя узорных; неслися машины,
Фар ослепительных свет пред собою гоня своенравно;
После явился вокзал многоблещущий; и Лугальгинга
Вышла и по помещеньям устроенным путь продолжала,
Мудрым вестям указателей следуя. С топотом громким
Многие путники там в направленьях различных стремились,
Свет отовсюду различный от ламп исходил многовидных,
Музыка, сильно шумя, в переходах подземных гремела.

Нгелле же с теткой свое возвращенье меж тем продолжали;
Вышли из мест населенных к пустому оврагу, за коим
Дом находился Ндогоко; по дну его, скрытая тьмою,
В метр толщиною труба проходила, над нею ж искусно
Лестница ржавая возведена была для проходящих.
Вниз осторожно сошли, опасаясь весьма поскользнуться.
Тьмы и вонючего запаха сильно боялась Нгелеле;
Дух же еще раз на лестнице той перед нею явился,
Мрака, в овраге лежащего, облик приняв безразмерный;
Гласом, молчанью подобным, к трепещущей так обратился:

«Здравствуй, рыданьем смутившая черный покой мой! Излишне
Царственный мрак оглашаешь визжаньем назойливым, словно
Сигнализации старой система на брошенном складе
Многообразных изделий ржавеющих, коя, случайным
В действие приведена поврежденьем, стенает напрасно
Древней сиреной и мерно стоваттовой лампой мигает;
Нет сторожей, и недвижной молчание ночи пространно.»

Ужасом Нгелле исполнилась бледным; колени согнулись,
Слезы иссякли, иссушены, зренье в зеницах угасло;
Наземь упала бы, если бы тетка ее не держала.
Мнилося, многие чудища всюду во мраке таятся,
И оглянуться казалось ужасно, и не оглянуться
Вовсе ужасно на них; и в отчаяньи так прошептала:

«Нет, никому я не верю и более слушать не буду;
Речи любые искусные мимо ушей пролетают,
Горем закрытых и страхом... 
                                                    Ужели не знаешь, что только
Горше и громче рыдания станут в ответ на любые
Речи твои, пусть угрозы в них тщетные, пусть утешенья;
Разве не ведаешь, что леденящему пламени, кое
Душу сжигает скорбящую, сколько б его не тушили,
Влага бензином становится, новую вспышку таящим;
Разве не знаешь, что сила ответную силу рождает
(Как говорит Альбиона насельник, который событья
Грозных времен изъяснил толкованьем премногоученым);
Скройся и более мне на глаза не являйся, невежда.»
Так говорила, внушенная духом неложного знанья,
С лестницы ржавой сходя, увлекаема за руку теткой;
И, посрамлен, искушать ее более дух не являлся.

Скоро затем наконец до подъезда Ндогоко добрались –
Сразу за темным оврагом последний квартал начинался,
Микрорайон отдаленный, построенный для обитанья;
Множество там корпусов параллельных и слева и справа
Выстроилось от дороги, и в левом четвертом Ндогоко
В прочных покоях трехкомнатных с мужем жила постоянно.
Дверь отворили, поднялись по лестнице и позвонили;
В малой прихожей Нгелеле тотчас отвернулася в угол,
Ни раздеваться сама не желая, ни слова приветствий
Вымолвить; и с сапогов ее влага землистого цвета
Стала стекать на линолеум, мудрым узором покрытый
Восьмиугольников, ромбов и прочих фигур многогранных.
Тетка повесила шубу на вешалку и, наклонившись,
Молча ее раздевала: завязки распутала шапки,
Пуговицы расстегнула пальто из цыгейки жемчужной,
На табурет усадивши, сапожки с покорной стащила.

Молча на крашеной кухне за ужином Нгелле сидела,
При электрическом свете желтеющем, душу томящем,
К трапезе не прикасаясь, чужим не промолвив ни слова.

В малую крайнюю комнату спать отнесла ее тетка;
Рыжим укрыт покрывалом, диван там стоял гнутоспинный,
Вовсе не тот, на котором спать она дома привыкла;
Вовсе не те на стенах украшения взоры теснили,
Лампочка вовсе не та освещала чужие покои,
Шторы задернуты не были в них на окне почерневшем.

Тетка в постель уложила Нгелеле и сказку читала,
Ту, что вчера Лугальгинга читать не окончила; много
Слов и картинок искусных там было о древних деяньях,
Что совершили отец Мбоното и соратников сонмы
В месяцы первой охоты, когда, появившись на землях,
Диких зверей истребляли; ведь много премудрые Нджомбы
Дали им хитростей разных: оружием огнеопасным
Хищников сильных зубастых они поражали бесстрашно,
Рыбу внутри водоемов глушили взрывчаткой мгновенной,
В птицах железных носились и гибельный яд распыляли,
Чтоб отравить мириады жуков, пожиравших припасы.
После же все устрашенные твари, смирившись, прислали
К людям посольство и власть Мбоното над собою признали;
В дар победителям слали своих представителей многих
На угощенье, и соки деревьев и трав, и средь прочих
Множество ум веселящих настоев, дарующих радость.
Чтоб угощенье отведать, охотники Мбоно воссели
С храбрым вождем посредине на площади, ветрам открытой,
Что Восседания площадью все называют поныне;
Там угощенья вкушали и крепкие пили напитки.
С каждым глотком все возвышенней думы вождя воспаряли;
Долго молчал Мбоното, прародитель народов, а после
Поднял глаза пред собой и прозрел цепенеющим оком
Ясно судьбу человеков; из глаз его брызнули слезы,
Стол поразил он десницею и восстенал громогласно:

«О безутешная доля! О беды, от коих не скрыться!
Что мне победы никчемные над неразумною тварью!
Скольким скорбям и трудам и болезням, и старости тяжкой,
И одиночеству, и неминуемой смерти подвержен,
Сколь я несчастен один между прочих существ беззаботных!
Нет мне спасенья нигде, и стенать обречен я вовеки
Тщетно, и в небе высоком никто не услышит рыданий!»

[Так во главе с Мбоното возрыдали соратники; громко
И беспрерывно рыдали, опять и опять повторяя;
Слезы ручьями лились и мешалися с лужами крови
Съеденных разных существ, и тонули в соленых потоках
Род муравьев неустанных и всякие мелкие мошки.]

На ежедневный совет за столом Бабалумы собравшись,
Слушали Нджомбы древесные в небе высоком рыданья,
Все впятером. Разделилися думы их: ведь безутешно
Вторил рыдающим Бангадагинга, ревя громогласно;
Идолы нбаса парили вокруг, из зениц источая
Слезы, и в серые тучи сбираясь, и дождь проливая.
Двинуться вовсе не мог, поражен удивленьем, Льякиси:
Хлопали веки его и уста не могли затвориться.
Уши Нсибитсу заткнул островерхие, скукой исполнясь;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гневный, Нтото угрожал, что на суд справедливый отправит
Неблагодарных. Творец Канакана же громко смеялся,
С трона высокого на пол повергшись и стол опрокинув.
Кубки упали, и все, что в них было, смешалось друг с другом,
Пеной вскипело и наземь с небес пролилося высоких;
Там одуванчики белоголовые выросли быстро,
Древних земель украшение, память о смехе Наканы.

Нгелле ж не слушала сказку; лишь сделала вид, что уснула,
Чтобы Ндогоко ушла и ночник погасила неяркий.
После не двинулась, глаз не открыла: ждала терпеливо,
Чтобы хозяева свет потушили, потом, чтоб уснули;
Видела много в закрытых очах: иль менялись узоры –
Тусклые, розовосерые, серозеленые точки,
Пятна и полосы черные, синие, прочие; или
Вовсе другие виденья являлися, мыслям, очам ли –
Некая вышка дощатая в зябком рассветном тумане
На оседающей насыпи, в серый канал уходящей,
В месте пустом, от селений далеком; иль некая птица
Крик испускает и с ветки, листву потерявшей, взлетает,
Крыльями воздух осенний гоня. Сновиденья пытались
Так отуманить Нгелеле, но пред молчаливым терпеньем
Все, отступив, исчезали. Решила, что тетка уснула;
Встала с постели, к окну подошла и залезла со стула
На подоконник широкий, и форточку тихо открыла.
Руки туда протянула, чтоб холод живительный слышать
Кожею пальцев, где нервов чувствительных много выходит,
Как утверждают мужи, изъяснившие тела устройство.
Рада была темноте и прохладе и белому снегу
На подоконнике с той стороны и на ветках деревьев.
Лоб прислонила к стеклу и на улицу долго смотрела,
На очертанья домов и на свет фонарей одиноких.
Вовсе не дух безымянный тогда наконец, но богиня,
Молепололе, разрядом рожденная неуловимым,
Старшая дочь Мганагинги, числителя сущих, явилась,
В облике веянья, ветви качнувшего, и прошептала:

«Здравствуй, хранящая холод прессованный тьмы многомильной,
Кладезь фреонов и ризница газов холодных, текучих!
Сколько советов сегодня тебе неразумные слуги
Дали ненужных; что толку в советах! Как черные мухи
Бьются в прозрачность незримую, так и слова назиданья
В душу, что даже предметам почти не послушна; плотнее
Самых предметов она неумеренно. Я же явилась,
Чтоб на вопросы ответить премудрые.» Гостью узнала
Нгелле, и ведала та, что неузнанной не остается,
И не нуждалась в приветствиях; Нгелле же тихо сказала,,
Взор уводя от заснеженных ящиков к верхним пустотам:
«Видишь, достойная, как, никакой не подвержено силе,
Здесь от земли начинаясь, пространство все выше уходит,
Выше домов и деревьев и выше путей самолетов;
Выше еще, между звезд; что есть в невредимом пространстве?»
«Атомы всяких веществ и кругом пустота, – отвечала
Молепололе, – и все». «Неподвижна желанная мудрость,
Неименуема, как подо льдом тишина водоема,
Где никого никогда; и атомы так неподвижны?»
«Нет, – отвечала богиня, – но собственным весом друг к другу
Тянутся и устремляются и образуют скопленья,
Массой друг друга тесня; и сколь много их сложится вместе,
Столь умножают тягучую силу и тянут другие;
Сдавлены тяжко, взрываются и загораются в центре
И испускать начинают лучи световые – ты видишь
Их наверху. А когда свыше меры собою стеснится
Атомов множество, те, что в средине, чрезмерно давимы,
Сами теряют себя, мгновенной настигнуты долей;
Вдруг в никуда провалившись, туда увлекают другие
И образуют отверстия черные, как называют
Эти места звездочеты твоих соплеменников гордых.»
«Ветер из них состоит, – отвечала Нгелеле, – который
Пальцы мои овевает, и свет... И текучая влага,
Что испаряется с них, холодя и суша их; они же
Чувствуют это поверхностью всею и движутся сами.»
«Это душа, – отвечала богиня, – что чует и движет.
Хладом великим полна пустота и покоем нетленным;
Может сгущаться она, насыщаясь собою всё больше,
Больше покоя вмещая и чистого холода больше;
И, свыше меры сгустившись и ставши упруже резины,
Неуязвимей алмаза, что зелень стекла разрезает,
Гуще расплавленной стали и легче летучего дыма,
Душу она образует, как атомы ясные звезды.»
«Что, и моя – Нгенгелеле ответила, – сделана тоже
Из пустоты и покоя и холода?» «Как же на чай ты
Дуешь, и тот остывает, горячий, от веянья духа?
Если же всю из тебя многохладную выпустить душу,
Много замерзнет планет и покроется льдом и покоем.»
«Знала об этом я верно и только тебя проверяла;
Все же еще об одном ты должна мне поведать; ты знаешь
Те корабли, что взлетают, огнем непрестанно толкаясь?
Все из отсеков с горючим они состоят, и как только
Нижний отсек прогорает, корабль вознеся, сколько нужно,
Так отцепляется, чтобы от лишнего веса избавить;
Треньем о воздух зажженный, сгорает и сам, и не может
Часть ни одна корабля возвратиться; скажи мне, куда же
Эти летят корабли?» – «В пустоту,» – отвечала покойно
Молепололе и скрылась бесшумно, вернувшись в пределы
Где обитает отец Мганагинга; а Нгелле закрыла
Форточку и занавеску поправила и возвратилась
Мимо стола на кровать и легла, одеялом укрывшись;
Очи закрыла и, ровно дыша, на рассвете уснула.

(MMDCCIL) – A.D.VIII KAL. APR. MMDCCLII A.V.C.

- список поэм - пред. поэма - след. поэмa - список фотографий -