Якоб Сильв
(псевдоним
Я. Э. Голосовкера)
Киев
Типография Акционерного общества «Петр
Барский в Киеве»
1916
Сад души моей, одинокий сад,
Позабытый солнцем сад осенний,
Черных дум-дерев вековечный ряд,
Кипарисов мрачных сад забвений...
Ни цветов, ни птиц – светлых грез земли,
Ни надежды шопот... весь молчанье,
Как пустыни сон в золотой пыли,
Как погасший факел без мерцаний...
Лишь порою в ночь вкруг оград твоих
Будто призрак бродит и вздыхает,
И из тьмы аллей средь теней ночных
Будто вздох далекий отвечает.
1910
Она снова пришла, она снова ко мне
возвратилась
Не из мрака могилы – из моря явилась она.
Не волна ли, играя в лучах, об утесы
разбилась
Пробудила ее, пробудила от долгого сна?
Она тихо вошла... Она нежно ко мне
прикоснулась
Будто шелест волос, грустно-ласковый шелест
волос,
Опустилась ко мне и шептала: «Я встала,
проснулась»,
И шептала: «Усни долгим сном среди
радостных грез».
Усыпила. Уснул. Слышал песни
глубокого моря.
Их наяды-царевны в коралловый рощах поют.
Их не знает земля. Им изменчиво-ласково
вторя,
Волны отзвук далекий в просторе широком
несут.
Длился сон. Я не знал... Она спела и
вновь удалилась.
Гостье чудной ту песнь подарила морей
глубина...
Не волна ли, играя в лучах, об утесы
разбилась,
Пробудила ее, пробудила от долгого сна.
1911
Вдруг... увял цветок.
Он сказать не мог:
«Я нежнее соткан мотылька».
Он сказать не мог:
«Я любви цветок,
Не касайся лепестков, рука».
Вдруг... погиб поэт.
Бросил в мир завет:
Что душа нежней – нежней
цветка.
Бросил в мир завет:
«Я любви поэт
Но коснулся мир души –
слегка».
1913
В.Ф.Ш.
Ангел Разящий и ангел
Отверженный,
Белый и Черный, пали ниц.
Один прикрылся крылом серебряным,
Другой прикрылся – огневым.
Взор осиянный горнею благостью
Ангел Разящий поднял вверх.
Спросил: «Ты скорбен?» и Черный тягостно
Ответил: «Скорбен, херувим.
Ненависть мрака вечно безрадостна.
Знай, я любить хочу как Ты».
«Люби!» услышал, как стон, Отверженный,
«Но скорбь и вечно всё любить».
1916
Облако взоры мои притянуло,
Мощно похитило разум земной...
То, что вздымалось, как зверь – то уснуло,
Заволоклось пеленой.
Кто-то укрылся в волнах озаренных
–
В пламени облако что-то таит,
Будто творения дух нерожденный
Огненной мыслью горит.
Алое пламя свивало узоры –
Легкую ткань светозарных богов.
В вечность ушли упоенные взоры,
В небо – страну облаков.
1914
Песнь(?). Пал юный бог, |
пал пред смертной он – |
Блеск небесных одежд, |
горний блеск померк. |
В прах главой он пал(?), |
ниц к ногам ея. |
Был отвергнут земной |
девой юный бог. |
Как молил «люби» |
сын любви небес, |
Как сурово звучал |
смех в ответ мольбе. |
Гибель – бога зреть. |
Гордой девы смерть |
Песней стала. О ней |
пел богам поэт. |
1916
Играл Давид на гуслях звончатых
–
Черные думы Саула гнал.
На перевези перепончатой
Лук и колчан и царя бренчал.
Играл Давид. Рукой дрожащею
Брался Саул за колчан не раз.
Гусляр бледнел. Струной звенящею
Пел о Сауловой славе сказ.
1916
К той взываю. Ту ищу – и пою я, и
грущу.
Той воздвигну замок я шестицветного огня:
Красный, белый, голубой, синий, алый, золотой.
Цвет любви – мой первый цвет; красный -
яркий, грозный цвет
Сон любви – не бел ли он, как уснувший
снежный склон?
Голубой – любви обман, тот загадочный туман.
Пыл любви – он сине-синь: взор на небо в бурю
кинь.
Алый – стыд любви и взгляд. Золотой – любви
наряд.
Все огни возжег для Той. Шестицветною
мечтой
Та стоит мне на пути позади и впереди.
1916
У моей возлюбленной кудри
золотые,
На устах возлюбленной алая заря,
Взоры ее яркие – солнцем залитые
Гроты, будто синие... синие моря.
У моей возлюбленной голос
зачарован –
Зачарован песнею плещущей волны.
Лаской ее бархатной день мой околдован,
Поцелуем пламенным в ночь сжигаю сны(?).
У моей возлюбленной нет одежд
печали,
Но в улыбке солнечной спит печаль цветов.
Сестры ее лилии грезой нас венчали,
Месяц ложе брачное ткал среди кустов.
Только у возлюбленной есть
другой любимый –
Он уносит нежную властною рукой.
Вслед за ним, покинутый, мчусь, тоской
гонимый...
Ветер, ветер радостный, ветер – тот другой.
1913
Был у колдуньи я на раденьи,
Слово шепнул мне старый шаман:
Девушки-сказки – грезы-виденья,
Девушки-феи – дремы обман.
Слышал я голос вещей Сивиллы,
В мудрость проник я тайн каббалы:
В девичьем сердце – темные
силы,
В девичьем слове(?) –
призраки мглы.
Шопот монашки у аналоя,
Речью был краток строгий аскет:
Девушки жертва – рана
герою,
Девушки подвиг – терний
букет.
Дар белых лилий – миг откровенья:
В пурпур одел их пламенный блик:
Девичьи чары – отблеск
томленья:
Юноши грезы – девичий лик.
1913
Я – неразгаданная тайна забытой
сказки, я – поэт.
Я – пламень, не дающий свет
И свет, не знающий сгаранья.
Я – только миг. Я – камня(?) блеск, – игра
лучей в снегах мечтанья.
1912
Не ласкай меня острым лучом –
Луч твой жгуч и колюч.
Я – струя и упругим ключом
Пленена. Ключ могуч.
Под скалой протекая в тени,
При гранитном щите,
Он сломает свой луч. Не клони
Взор в палящей мечте.
Я к ключу в ледяной поцелуй
Вся вольюсь и усну.
Выбирай из излюбленных струй
Я к лучу не прильну.
1916
Среди сугробов в поле снежном
Подругу ищет серый волк.
В тоске по взору остро-нежном
Он люто выл. С зарею смолк.
И утром псы в восторге вгрызлись
В застывший в поле волчий труп.
Неслись рычанья, хрипы, взвизги,
И щелкал острый, жадный зуб.
1915
О.Ш.
Вихри! гой, взвейтесь, рваните,
крылья!
Царь-Ураган, я горюю, взвыл я –
Буря взлюбила врага.
Гей, Лиходей, брось уют укромный!
Грянет мой свист, хохот-гогот громный.
В бой! Не ударься в бега!
Дочери – грозы, зарницы-девы,
Полно плясать да свивать напевы,
К брани воспряньте, как встарь!
Смерч, царь и брат, где твой меч
секущий?
Где Огневик, ярый конь – гнев ревущий?
Рядом, соратник, ударь!
Бурю люблю я, зверюгу, люто,
Ух!.. закручу ее в вихрях круто,
Праздник лихой закачу.
Други, к царю-Урагану летом!
Вражьи ряды разорвем мы взлетом.
Бурю добуду, хочу!!
1915
Я в лесу под дубиком видела
фиалку.
Было страшно, страшно так, а фиалку жалко –
Лес большой, сердитый, бу!.. а фиалка крошка,
Я над ней поплакала и со мною мошка.
Села я на корточки приласкать
цветочек,
Мошка мне попала в глаз, в самый уголочек.
Терла, терла... тьфу, тьфу, тьфу! гадкая
фиалка!
Глазик жаль, и мошку жаль... и фиалку жалко.
1915
Утро весенних грез.
След уходящих рос.
Первый робкий рассвет.
Жизни неясный след.
Солнце
встает.
Солнце
идет.
Гимн ему спет.
1913
Сказки мои, деточки, – пыль от крыльев
бабочек,
Пыль от крыльев бабочек, на цветы опавшая,
Много в свете сказочек – столько, сколько
бабочек.
Все летают, спит одна. Вот проснулась
спавшая.
Здравствуй, сказка! Ждет
тебя
Синеглазка детвора.
Ждет тебя,
Давно пора -
Месяц съехал со двора.
Дивен, дивен твой убор,
Из заморских, видно, гор:
Не из злата, не из льна,
Весь из света, мглы и сна.
Здравствуй сказка, бьем
челом!
Посиди за огоньком,
Расскажи-ка, где была,
Где скиталась, где спала.
К нам почаще бы ходить –
Деткам глазки позакрыть.
Ждут давно тебя, гурьбой
На постельке пуховой.
Подними покров с лица,
Кудри брось из-под венца,
Зачаруй их, заколдуй
И тихонечко разуй.
1914
Сестре
Пляшут, пляшут тени дня
вкруг меня
Кружат, кружат дремой сны
колдуны.
Очи, очи, я качаю колыбель,
Не смыкайтесь, отгоняйте сонный хмель,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Как захватит дрема вдруг
в навий круг,
Песней-сказкой отпугну,
не усну.
«В синем море солнце – витязь, великан.
Он раскинул в синем море пламень-стан.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
В красном золоте возлег
и зажег
Глуби черные стрелой
огневой.
Ярко вспыхнули янтарные леса,
Озарили все морские чудеса,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Был там камень-огнецвет,
самосвет,
Диво-камень, что камней
всех ценней.
Как увидел это чудо великан,
Начал меркнуть в синем море пламень-стан,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Потускнел златой наряд,
ярый взгляд, –
Одолел враг чародей
свет очей.
Смежил вежды солнце-витязь и уснул.
Диво-камень в синем море потонул.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Вновь как прежде глубь черна,
тень-волна
Вал катит... катит... катит...
и не спит.
Очи, очи, я качаю колыбель,
Не смыкайтесь, отгоняйте сонный хмель.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
/засыпает/
Крылья распростертые, крылья
орлиные.
Взмахи могучие. Песнь лебединая.
Крик одинокий и стон.
Перья лебяжьи. Брызги кровавые.
Волны пенисты(?). Зарево алое.
Кокот(?)... рассеялся сон.
1909
Позабыли песни. Мы Тебя искали,
Мы искали в жизни светы(?) и родник.
Мы ходили к морю, долго выкликали –
Ты к нам не явился, Ты в нас не проник.
Мы вступали в горы – там, где
бездны, кручи,
И взывали с плачем к скалам и снегам.
Но кругом молчанье. В безднах спали тучи,
На вершинах снежных не звучало: «Там.»
Где Ты? Где Ты? Слышишь! – нет уж
сил молиться,
Все пути земные мы прошли в слезах.
Что ни пядь, то горе. Час Тебе явиться!
Час сказать: «Я слышу, Я гряду в громах.»
Радость? радость... песни прежде
пели дети –
Песни позабыты, как забыл Ты нас.
Где Ты? Где Ты, вечный, что явил жизнь в свете?
Смерть за нами следом. Свет для нас погас.
??
Жить и мыслить устал человек.
Он на камне в пустыне сидит,
За скользящими вдаль
облаками следит...
Так
умрет человек.
А вверху будут также скользить облака –
Жизнь(?), как мысль, от них далека.
1914
Г.Я.
Одним крылом он окрылен –
Огромным и могучим,
Одним желаньем упоен,
Одним желаньем жгучим:
Чтоб к небу властный в высь порыв
Родил крыло другое, –
Изведать вечности разрыв,
Прорвать кольцо слепое.
Одно крыло – от жизни щит.
Крыло – миров ограда,
Где дух над вечностью парит
Того, чей царь – Нарада.
1913
Выси земные – силы творенье.
Звезды небесные – те же цветы:
Взором(?) рву их, вы... в соплетенье
В небо бросаю: «Я – твое, Ты!»
Созданный волей – создан ты мною,
Мир, обнимаю я твое «Я».
Здесь в поднебесии, там за чертою
«Будь!» – изрекла слово-волю земля.
Создан, разрушен(?) Разум
вселенной
Мыслью моею, духом земли.
Сам утверждаю «не-я» свое, тленный,
Сам я в ничто изрекаю: «Твори!»
Сам преклоняю к творению слух
твой,
Будто за Мыслью есть «Там» и есть «Ты».
Там – это здесь, это Я, это дух мой,
Вечный в бессмертии смертной мечты.
1916
Ничего никогда не подарит звезда
Кроме блеска холодных лучей,
И в полуночной тьме – если нет на земле -
Не увидеть родимых очей.
Звезд таинственный взгляд -(?) ряд
сверкающих гряд
Как надменного камня мечта.
От него далека и печаль и тоска,
И мгновенных миров красота.
Что томиться, гореть! – в вышине
не узреть
Счастья яркого канувших дней:
За звездою звезда, чередой череда...
Нет надзвездного царства теней!
1913
Сегодня я узнал печаль иную –
Не ту печаль, что в сумерках порой
В покрове дымчатом спадает на немую
Тоску неясную узорчатой фатой;
Не ту печаль, что ветер в поле
носит
В беззвучных песнях и забытых снах,
Не ту печаль, что часто сердце просит
Вернуть ему – печаль о прошлых днях.
Сегодня я узнал печаль молчанья
–
Глубокую и гордую печаль,
Что презирает мира состраданье,
Печаль – безмерную, как даль.
1911
Шут освятил красоту?
– В таинствах шут не служитель.
Жрец! – он единый отверг суету.
Жрец! – он единый святитель.
Смерть площадному шуту!
– Право любви для него не защита:
Митрой чело у шута не прикрыто:
Шут осквернил красоту!
1915
Отвернуться, бежать, бежать...
Залепить уши воском,
Сердце крепко, как камень, сжать,
Мчаться в даль отголоском –
На волне, на коне, орле...
На орле! на мгновеньи!
Крылья! ветер! я как в стреле -
Весь куда-то стремленье.
Весь я, весь я порыв во все...
Даже смерть! Но чтоб дико,
Чтоб под крик «эвоэ! ойио!»
Твой – Дионис Великий!!
1916
Эхо! го-го! что высоко
Бродишь в горах,
Где мрак, где страх?
Бойся – пугну.
Гой-гу! гой-гу!
Будто не жутко?
Стой, не беги!
Стой, это шутка!
Гой-о! ги-ги!
Вспомни, как Пан
Гибкий ивой стан
Там, где олива,
В пляске игривой
Нежно ласкал,
Кружил, сжимал
Быстро и крепко
Жарко и цепко.
Веткой
дубовой ты отбивалась,
В
схватке веселой звонко смеялась.
Прыгни ко мне!
Здесь я, на пне,
В гуще, где хмель, –
Я и свирель.
Гей! на скалу!
Гей-гу! Гой-гу!
Часто
гурьбою нимфы сбегались,
Пляской, игрою мы забавлялись.
Живо на скат!
Пустим раскат!
Пусть загрохочет!
Пусть загогочет!
Гей, береги,
стереги, стада!
Козы, как осы, – лови, беда(?)!
Пан
любит Эхо,
Полную
смеха.
Стой, не беги!
Гей-го! Гей-ги!
Нет и следа!
Где ты? Куда?
Мигом поймаю,
Хоть и хромаю,
В бор увлеку,
Гой-о, Гой-гу!
Вдруг обниму,
Крепко сожму –
Пану
потеха.
Пусть я косматый,
Пусть я рогатый –
То не
помеха.
Эхо!
гой, Эхо!
Эхо! го-го!
Как далеко!
Как высоко!
Эхо! го-го!
Пан любит Эхо.
1914
Я хочу смеяться, но безмолвья
храма
Испугался смех мой, – будто смех дитя.
Храм давно покинут. Выбитая рама
Говорит: здесь ветер пляс ведет, шутя.
На полу обломки мраморного бога.
Кто-то дерзновенный статую разбил.
Вот сосуд священный! вот остаток рога!
Грозный жрец когда-то гулко в рог трубил.
И алтарь разрушен. Странная примета –
На его ступеньках отпечаток ног.
Прядь волос... и маки! Вновь живет согретый
Храм, как встарь, любовью? О, разбитый бог!
1914
Я звукам далеким ответил
рыданием,
На песню призывную – звоном оков.
Все слышали стоны в бесстыдном молчании –
И слезы, и звоны, и песню, и зов.
Не верил я, будто нет сердца у
камня,
Не верил, что глух он, безгласен и слеп.
Я знаю, что камни, бессмертные камни –
Застывшие воли уснувших судеб.
1913
Мадонетта моя, мадонетта с
улыбкой сирены!
Не с молитвой... я с песней к тебе!
Не во храме... у зыбкой волны, в жемчугах ее
пены
Преклоняю колена в мольбе.
Если призрак ты мысли моей, как
печаль, одинокой,
Если отблеск ты сказки морской –
Стану мыслью и я... иль тоскою нарушу
глубокой,
Песней звонкою моря покой.
Если явь ты... прости дерзновенные
помыслы, дева,
Я с склоненным челом... говори...
Пусть жесток приговор за безумную дерзость
напева –
Меч! но ты мне тот меч подари.
+++
Тебя ли я люблю
Иль грезу о тебе -
Кто
знает?
Я сказку дивную творю.
Ты слышишь? – сердце повторяет:
«Лю-блю!.. Лю-блю!..»
1912
Как солнце небо целует жарко
В терзаньях огненной любви,
Так поцелует того весталка,
Кто вступит в храм ценой крови.
Я жду. Я жрица. Я дева Весты.
Я непорочна, как алтарь.
Мой лик скрывает вуаль невесты,
Я чистый, я священный дар.
Прийди, избранник! В огонь
закланья
Я брошу девственный покров,
Нагой предстану – вся в ожиданьи
Тебя, пришедшего на зов.
За миг дерзанья – два мгновенья,
Дарю две тайны храма дев –
Огня и мрака: любви горенье
И смерти сладостный напев.
Я буду жертвой, тебе покорной,
Ты будешь жрец, царь, властелин.
Я стыд узнаю ценой позорной,
Чтоб бог родился, бог – твой сын!
Пройдет мгновенье, и я – царица.
Священный нож в твоей крови!
Ты будешь жертвой, я буду жрицей,
Я брошу смерть в огонь любви.
1914
Я отдаю мое сердце за золото,
Я продаю поцелуй за алмаз.
«Камнем наживы то сердце измолото,
Тот поцелуй – оскверненный намаз.»
Я продаю вам объятия знойные,
Пляс мой вакхический, блеск наготы.
«С торжища ласки – дыхание гнойное,
Пляска рабыни – без цвета цветы».
Только взгляните на губы
призывные,
Бедер извивы и грудей узор.
«Губы твои, пустоцветы разрывные,
Груди и бедра впитали позор.»
Сети волос золотых упоительны
Кожа как мрамор, омытый зарей.
«Рыба узнала, как сети губительны,
Кожа тускнеет пред солнца игрой.»
Видите, тело обвито покровами –
Горе, пред кем я предстану нагой,
Всех обовью я незримо оковами,
Кто устоит предо мной?
Купит меня золотое чудовище,
Мной овладеет алмазов поток,
Я драгоценней всех камней сокровище,
Скрыт во мне каждый исток.
Золота, золота, камней играющих
Кто принесет, тому продана я.
Муж – его сделаю богом взывающих,
Старец – он юностью вспыхнет, горя.
Пусть не трепещет и юноша, реющий
Скрытой мечтой за волшебным огнем.
Счастье – цветок на губах моих рдеющий,
Царство надежды – во взоре моем.
1913
Уходи... призови мне осенние дни,
Дух мой укрой опавшей листвой,
И один только луч золотой
Пусть падет на него с высоты.
Уходи...
призови.
1911
За стеною девушка – скучно ей –
поет.
Допевай скорей! – старик – он ко мне идет.
Дряхлый, еле тащится с ношей на плечах,
Подойдет и вывалит в спутанных речах.
Не понять, хоть старое узнаешь порой.
Было. Ноша – прошлое, поросла корой.
Расщепишь – труха валит, жизни ни следа:
Будто где в стране теней протекли года.
Допевай! – старик брюзжит; ноша тяжела.
Свалит ношу... Поутру выметет метла.
1913
От этих стен, от Беатриче взора,
От мрачных красок беклиновских снов
Нисходят сны другие. Звуки хора
Поют симфонию без слов.
Поют: был день – день радости
глубокой.
Поют: был день – Безмерной скорби день,
Еще один – безумья день жестокий.
Теперь тех прошлых дней мелькнула тень.
И вновь печаль о ней, печаль
утраты
Из странствий мне неведомых пришла.
И роза, что вчера была помята,
Пред смертью вновь внезапно расцвела.
1911
Прости дитя, за прошлые страданья –
меня уж нет.
Прости меня за ложь очарованья –
невольный бред.
Прости, что сердце сильно билось –
оно мертво!
Оно просило ласки... и томилось...
прости его.
Тебя любил я чистою, святою -
любовь прости,
Прости за то, что ты была мечтою,
прости мечты.
За звуки песен, что в огне рождала
душа моя –
В те дни тоски она тебя искала,
прости меня:
Что о тебе я грезил, умирая –
за смерть, прости.
Что смел молить прощенья у тебя я –
и то прости.
1911
«Вы слышали, волны, печальные волны,
О чем говорят камыши?»
«Не знаем! не знаем! Мы думами полны –
За ветром, за ветром спеши!
Он только пришел из-за синего моря
И что-то шепнул камышам,
И шумно поднявшись, и гневно заспоря,
Склонились они к берегам.
Но/е знаем, что шепчет им берег пологий,/.
Нам грезились вещие сны –
Над морем нам грезился месяц двурогий,
Над морем, где нет глубины.
И в золоте месяца девы морские
Веселый вели хоровод,
Мелькали сверкая их плечи нагие
В разливах вдаль льющихся
вод.
И резвые игры, и смех шаловливый
Нарушили ночи покой.
Надвинулись тени толпой молчаливой,
Враждой ополчились глухой.
Вдруг встали над морем, как черные тучи,
Похитили месяц у дев,
И девы нырнули в глубинные кручи,
И ночи рассеялся гнев.
О, ворон, поведай, что в грезе таится –
Нас дума тревогой томит.
Разбуженный ветром камыш шевелится,
Зловеще над нами шумит.
Не вестью ль он поднят о чудном виденьи,
Что дремой спустилось на
нас?
Шумит... не скрывает ли в гуще сплетений
Судеб угрожающий глас?
Он дремлет, не зная пленительной ласки
Волнистых извивленных
грез,
Лишь слушает тины болотные сказки
О лилии, бледной от слез.
И если б не ветер иль дикие грозы,
Все спал бы камыш над рекой.
О, ворон! он темные шлет нам угрозы,
Сливаются пляски с тоской».
«Слыхал я, о волны, – на море далеком
Плыли сновидения вод,
Их ветер похитил на гребне высоком
И бросил в неведомый грот.
Быть может, плеснули вы, резво играя,
Омыли безвольно гранит,
И грот сновидений, ту дерзость карая,
Вас грезой тревожной
казнит?
Вы облик ее отразили текучий,
Тот облик мог видеть утес
–
Он ветру поведал. Мгновенно летучий
Схватил и в камыш перенес.
И ропщет камыш, и шумит он качаясь,
А ветер хохочет в горах.
Продайте, катитесь и пойте сливаясь
О грезах на вольных валах.»
-
«Лет добрый, о ворон! словам твоим вещим
Мы вняли и песню поем,
Сливаясь, сплетаясь, мы льемся и плещем,
Мы к морю, мы к морю идем!»
1913
Веселый смех, резвясь, играл по
саду,
И сад зеленый в смехе трепетал.
Вдруг звук легко перелетел ограду
И над рекою заиграл.
Бежит волна, cверкает прихотливо:
Дробясь в алмазы в золоте лучей.
Веселый смех задел волну игриво
И брызгами рассыпался над ней.
Катятся переливы и рокочут,
Вдоль по реке; подмыли берега.
Камыш, пески прибрежные хохочут,
И кривятся от смеха облака.
1910
Я моря не видел, под говор волны
не дремал,
Я, степью рожденный, степные лишь песни
слыхал.
Но сердце мое всё тоскует и грезит по морю,
И плеск его слышу я часто ночною порою.
Зачем оно грезит, тоскует о том,
что не знает?
Зачем оно степь, беспредельную степь
проклинает?
Иль ширь ее далей и песни ему надоели –
Унылые звуки, что лгать и манить не умели?
Уснуть оно хочет, забыться над
шепотом моря,
А степь не дает ему сна, тишины и покоя.
И бьется, и мечется сердце, тоскуя, рыдает...
Зачем только степь, ее песни и ширь
проклинает?
Слово правды знает вещий старик
–
Он в норе обитает, в бору.
Темной ночью иди, чуть лишь месяц поник,
Путь тропою держи на зарю.
По песчаным стенам много див и
чудес,
По углам нетопыри, сычи.
Сам старик – лесовик – с виду леший иль бес
–
Варит зелье в разбитой печи.
То обходит котел, приговором
крепит
Силу варева, дует в золу,
То снимает кипень, то порог окропит,
Что-то чертит клюкой на полу.
Сварит зелье, шепнет слово правды
седой,
Выйдет в бор и кругом оплеснет.
Зашумит глухо бор, перешепчет листвой,
Всколыхнется, вздохнет и уснет.
Вот погаснет огонь. Старый свищет
в дуду,
Зверь лесной выбегает на зов.
Cлово правды седой отвращает беду
И хранит оно зверя от ков.
Ты – то слово узнай. Заговорной
тропой
Проберись темной ночью к норе,
Притаись за корчей и звериной стопой
Выходи к полуночной норе.
Хочет бор уберечь, птиц, зверей
остеречь –
Свищет старый, взывает дудой.
Речь темна ведуна – не людская то речь,
Но сильно слово правды седой.
1913
У меня есть песня,
Что пьянее лоз,
Но у вас нет смеха
И у вас нет слез.
Чем ответит каждый?
Песню спел я дважды.
У меня есть в сердце
Солнце и любовь.
Выйдите, взгляните
Из своих углов!
Я зову так громко.
Где вы? Сердце ломко.
У меня есть чудо,
У меня – напиток.
Он дает бессмертье
Без любви, без пыток.
Мой нектар желанным
Брызнет вам фонтаном.
Плата – бич, оковы,
Вечная тюрьма,
Вечное молчанье,
Вместо света – тьма.
Кончил. Наземь пали
И бессмертья ждали.
1915
Вы уходите, волшебные образы ночи,
Не обольщайте мой мозг!
Мысли должны быть тупее, серее, короче –
Разум наш ровен и плоск.
Красный цветок не цветет за пределами
грани –
Он по равнинам цветет,
Красный цветок умирает в надзвездном
тумане –
Небо земное зовет.
Буду, как все, бубенцами звонить улыбаясь,
Гордо надвинув колпак.
Буду на бал выходить, лицемерно сгибаясь,
Пошлость хвалить и кабак.
Вы уходите за сцену, ночные виденья,
Я отрекаюсь от вас.
Мозг отупел и с презреньем отвергнул
паренье:
Новый творю я намаз.
1912
Позади только замыслы. Впереди воплощение.
А сейчас я бездарствую... но
со мной моя лень.
Лень!.. какая красавица!.. и в каком отупении
–
Обвилась и не движется: то
сирена, то пень.
То русально ласкается, волосами окутает,
Обмотает и голову, и
запястья, и грудь.
Многопленными кольцами все порывы опутает
–
Ни
мечты, ни стремления – ни к возврату, ни в
путь.
То... но это излишнее... что-то вязкое,
скучное...
Будто волос не шелковый, а
какой-то канат.
Прежде тонко-воздушная стала грузной и
тучною.
От бездарственной радости
– мне в бездейственный мат(?).
1916
Я вдохновеньем юным покинут,
Чистый алтарь мой, дева, спаси!
Ветром залетным он опрокинут...
Пламя напевов не погаси!
Только одна ты, дева забвенья,
В белом покрове – светлый мираж –
Так же прекрасна, как вдохновенье,
Так же горда ты, грез моих страж.
Ты мне безмолвьем мысли сковала,
Дух мой томила – светел мой плен,
Чарами смерти околдовала,
Пленнику дар твой – радостный лен.
Но припадаю, слышишь, с моленьем:
Чистый алтарь мой, дева, спаси!
Будь мне отныне ты вдохновеньем,
Пламя напевов не погаси!
1912
Купалась русалка, и резвые струи
играли –
Как струи, играли и резвые мысли ее.
В молчаньи суровом склонясь, кипарисы
взирали,
Кивали, как мудрые, помыслы важно тая.
Русалке наскучили взоры и
мудрость безмолвных,
Шалунья плеснула алмазною горстью на них.
Но стражи молчали. Смеялись на озере волны,
Чуть слышно смеялись, и смех шаловливый не
стих.
Один кипарис был мудрее и старше
годами –
И мудрость, и старость не вынесла дерзости
волн:
Он в озеро рухнул. Другие кивнули главами,
Но взор их, как прежде, был важною мудростью
полн.
1913
Лежу на камнях, бью крылами,
Когтями серый рву гранит...
И не парю под облаками,
Не режу остро высь крылами...
О! сердце сокола болит.
Заката отблеск. Рокот моря.
Все ту же быль твердит волна:
«Ты, Солнце, – яркий царь простора,
Взойдешь, уйдешь, не гасишь взора».
О, солнце! боль моя сильна.
Я в сердце ранен бурей гневной,
Я умираю, яркий царь!
Ты ж.... песней был напевной,
Так песней смерти будь запевной,
О, в сердце сокола ударь!
1912
Небо холодное –
солнечной кровью облитое.
Небо голодное –
тучей косматой обвитое.
Небо ударное –
в гневе громов зарожденное.
Небо кошмарное –
смехом луны озаренное.
Небо безродное(?) и молчаливое,
Небо тоскливое.
1910
Б.Н.
Если сомнение, если неверие
Мучит твой ум,
Смело бросайся в жизненный шум –
Там лишь спасение.
В уединении
Страшно от сутолки дум:
Только рождают сомненье, неверие...
В сутолке жизни – успокоение,
Там, где бездействует ум.
Сердце бьется – оно нелепо.
Дымок вьется, уходит в небо.
Спроси, дымок, разгадку
тайны
У облаков случайных.
Сердцу больно – оно тревожно.
Тебе вольно и всё возможно:
Увидишь тучу – станешь
тучей,
Не зная боли жгучей.
Тук-тук! бьется в тоске глубокой,
Кольцом вьется дымок далекий,
Резвясь, играй в небе
скачет...
А сердце... плачет.
1914
В дальнем доме умирает девушка
любя.
Я не плачу. Я не слышу: «Встань, зовет тебя!»
Сердцу больно? – сердце – камень. Где-то
замер звук.
Крик о жизни? Голос смерти? Входит кто-то.
Стук.
«Слышишь» – «Слышу». «Неподвижа(?) плачь!» –
«Хочу... нет слез...»
«Вспомни!» – «Вспомнить?.. юность... грезы..?
запах(?) темных кос.»
«Всё?» – «Нет, смех и... поцелуи» – «Все?» – «цветы...
любовь».
«Встань! беги, беги!» – «Я камень.» Стук.
Последний зов.
Кто-то сходит. В доме тихо. «Ветер, не шуми,
Не играй листвой осенней, ночь тоской томи.
Я не плачу – ночь заплачет. Слезы ночь копит.»
В дальнем доме умирае/ют... Сердце! – Сердце
спит.
1913
Ничего тебе голос не скажет,
И печаль ничего не споет,
Этот узел никто не развяжет,
Этот узел никто не порвет.
Смерть останется смертью, и даром
Ты поешь. Так скорее же прочь!
Ослепи ночь огнями, пожаром –
Все останется черною ночь.
1910
В подземелье, в склепе бродит
Светлый юноша безвестный.
Он оковами не звонит –
Сбросил силою чудесной.
Мрачно своды нависают...
Нет ни выхода, ни входа...
Звуки в склеп не проникают...
Шепчет юноша: «Свобода!»
Где-то царство он оставил,
Что-то помнит... что-то было...
Кони мчались?.. ветер правил...
Долго ночью их кружило.
Кони стали – пред скалою.
Перед ним скала раскрылась.
Шел он каменной тропою...
То, что грезилось, то сбылось.
Видит – замок молчаливый
Замер, будто в снах тяжелых.
Он оградой прихотливой
Обнесен утесов голых...
Входит юноша бесстрашно.
Позади сомкнулись двери...
Было солнце... вдруг ...
Кем-то скован... в подземельи...
Мрак глубокий. Склепа своды.
Бродит юноша в томленьи,
Бродит долгие он годы.
Грезит днем освобожденья.
1912
Рвалась, металась и билась
Песня об скалы и море,
К небу в безвестность стремилась,
К тучам, что вечно в раздоре.
Падали отзвуки песни
В бездну клокочущей пены –
В черной пучине исчезли,
Стали добычей сирены.
В царстве волны неви(?)...
Отзвуки песен сплетались,
В мраке глубин молчаливых
К небу оволненно рвались.
В лунном обманчивом блеске
Песней сирена манила,
В нежном, ласкающем плеске
Песню простору дарила.
1910
Ж.
Безыскусной рукой набросала
нелепые(?) строки.
Как прозрачны они и чисты!
Реки творческих грез, чьи в душе у поэта
истоки,
Не имеют такой простоты.
Будто сброшен покров... Здесь
страдание маски не носит –
Безутешно и тихо оно.
В сад не заперта дверь, только кто-то
стучится и просит:
«Отвори, я – слепой, мне темно».
За оградой души, затемненной
печалью земною,
Ключ любви тихоструйной течет,
По его берегам озаренный все прошлой(?)
мечтою
Грезоцвет скорбно-белый растет.
Ж.
Страданье – хрустальный дворец,
омраченный
печалями снов,
Страданье – волшебный огонь затаенный –
страданье
без слов.
Но если звук песни случайно ворвется
в безумье дворца –
Он вспыхнет! Страданье с безумьем сольется,
сольется звуча.
1912
О, расскажи мне, как плачет море,
Когда о берег волною бьется.
О чем льет слезы? в чем моря горе?
Куда мятежной душою рвется?
Иль морю чайке завидно дикой,
Что может плавать на крыльях вольных?
Или томится тоской великой –
Слыхало море о странах горных?
О, расскажи мне, как плачут сосны
В уборе соном(?), душою старой.
Как вниз спадают седые космы,
Стекают слезы росою талой.
Как плачет ветер зимою лютой
Под смех мороза, снежинок пляску.
Всегда без крова и необутый
Стучится в степи в исканьях ласки.
О, расскажи мне, как ночью ранней,
Осенней ночью цветы рыдают.
Еще есть много у них желаний,
Но слишком поздно цветы желают.
Земные слезы потайно льются,
Мне собери их для грустных песен.
Оне с душою моей сростутся –
Душа обширна, а мир так тесен.
1910
Я скоморох. Я в жизни лишь на
сцене.
Шучу, смеюсь с гримасою глупца,
Покаламбурю – тонкость(?) в быстрой смене.
Хохочет цирк и хвалит паяца.
Мое лицо раскрашено, но краски –
Мазок белил, мазок румян – и все.
Актер-паяц носить не смеет маски,
Он всем знаком, не зная никого.
Его душа – веселый фарс, открытый,
Доступный фарс. Шут может надоесть –
Его побьют. Но невзначай(?) избитый,
Он поспешит в обиду шутку вплесть.
Моя насмешка не кусает больно,
На ней колпак в бубенчиках надет.
Она – порой в трико, порой – фривольна,
Но – жала в той насмешке нет.
1912
Судьба играет, судьба резвится,
Ребенком хочет старуха стать.
В забаве, в шутке на миг забыться,
Молчанье сбросить, смеяться, мчать(?).
Ненарушимость вовек решений,
Их безвозвратность судьбу гнетет.
Она скрижали своих велений
Ломает дерзко и их клянет.
Привязан к нити, изменчив жребий,
Игрушкой стал он в руках судьбы.
Мольбы напрасны. Кто внемлет в небе?
Судьбе забавен финал борьбы.
Бросает жребий она и ловит,
И вновь бросает: судьба – дитя.
Сама не знает, что уготовит,
Рвет нить и вяжет в игре шутя.
Старухе скучно играть в молчаньи,
–
Она раскрыла беззубый рот,
Но не раздался клик ликованья,
Окаменелый язык не лжет.
Усилья тщетны. Судьба безгласна.
Из камня слова не вырвать ей.
Желанье так же ее напрасно,
Как и напрасны мольбы людей.
1910
Звон... звон... похорон, гулок звон
с колоколен.
Умер царь, государь, и звонарь заневолен.
Звонит день, звонит ночь, должен мочь –
перезвоном
Клонит сон под трезвон, но звонарь бьет с
поклоном.
1915
Только Одинокому! Мертвому? – О,
нет!
Кто вне мира в мире – не тому завет.
Только Одинокому! Мир тому – другой:
«Я» и «Ты» – нас двое, ты и я, изгой.
Только Одинокому! – Если спит,
пусть спит.
Голос мой не будит – он завет хранит...
Только Одинокому гордому царю! –
Для него единого я венец скую.
1913
Золотые колосья... Лежу...
Царь-косарь я над нивой.
Встану твердой ногой на межу –
Взмах! – упала шуршащею гривой.
Золотое вино(?). Заплеснел
Мхом сосуд многолетний. Пирую...
Мой бокал заиграл, зазвенел.
Пригублю, осушу и ликую.
Золотая листва... и закат...
Вспыхнут листья и гаснут червонно.
Почерневшею грудой лежат,
Шелестя, у подножия клена.
Золотая коса. Ты мертва...
Как пленила любовь, так убила.
Мелют, мелют зерно жернова...
Все сверкало, иссякло и сгнило.
1915
Встревожен дух. Он душу бьет
крылом:
«Проснись, не спи на грезоцветном ложе!
В твой тихий сад чужой вошел послом
От жизни, – в сад вошел прохожий.
Проснись! сомят (sic) один твои грезоцвет.
Другой растоптан... Стань у входа стражем,
Или толпа ворвется шумно вслед –
Без дам, без рыцарей, без пажей.
Посол вошел как смерть... и смерть умрет! –
Ты в грезоцветы влей дыханье яда.
Проснись, проснись! я совершу полет,
Я окружу огнем ограды сада.
1916
В. К.
Муж, царь, свет мудрости пал.
Горе-горе! горе-горе!
Меч его
на стене!
Стражи(?)
грозны/а как смерть!
Без знамений богов пал
царь.
Тот, кто был, как лев, силен,
Тот, кто был, как кедр, могуч,
Сломан,
как тростник.
Горе-горе! горе-горе!
Царь,
вождь пал.
Пусть жрецы вопрошают богов,
Пусть зовут непорочных к служенью,
Пусть вокруг алтарей поведут
Девы, отроки жертвенный пляс.
Мужи,
жены, с дарами
В храмы,
рощи, дубравы
В
жертву грозным богам
Приносите
Белых
козлиц – небесным,
Черных
овнов – подземным,
Окроплен.. (?) вином
В многоцветном уборе,
Первородных тучнист.. (?)х отбор.
Царь пал. Ждет мщения он.
Горе-горе! горе-горе!
Кровью одр обагрен!
Труп царицы у ног!
Не возросший погиб с ней плод.
Та, чей
взор, как кроткий луч,
Та чей
лик, как легкий(?) цвет,
Скрылась в вечный мрак.
Горе-горе! горе-горе!
Кровь здесь, кровь.
Взнесите моленье!
Тяжкие беды
Ждут впереди
Вечный забывших обет.
Кары зловещих /2/???
Яростных душ
Отвратить
Силой железа день.
Смерть
плененным! На меч!
Бог Отмститель
Чистою кровью
Будь твой алтарь освящен.
Дай нам знаменье,
О, бог!
Тебя призываем – явись!
Тебя – к отмщенью за кровь!
Скорбь, скорбь нам, скорбь.
Пусть звучит погребальный напев,
Пусть затрубят в рога боевые,
Пусть рыдающих плакальщиц хор
Грудь терзает, мечами разя.
Бейте в перси!
Одежды
Рвите с воплем и воем!
Бьют тимпаны под флейт
Завыванье
Жаждет скорбь утоленья,
Гнев богов – искупленья,
Дым
кадильниц кружит,
В
аромате курений
Опускается жертвенный нож.
Вождь, царь, свет
мудрости пал.
Горе-горе!
горе-горе!
Нет царицы, о скорбь!
Смерти рог затрубил.
Не
возросши погиб их плод.
Тот, чье око – молний блеск,
Та, чей взор, как лунный луч
Скрылись в вечный мрак.
Горе-горе! горе-горе!
Скорбь нам, скорбь.
1916