на главную страницу

Поэтом можешь ты не быть,
а гражданином и подавно...

Фофанов (Ответ Некрасову)

Свастика обозначает присутствие
и покровительство Бога.

(Русский порядок)

Пускай не могу веселиться
без доброй улыбки вина,
но Пушкин в глазах не двоится
и родина в сердце одна!

Решитов (Дума)

Узнай меня среди толпы слащавой
и подойди. Мне есть что рассказать
тебе, плюгавой особи случайной...

Клопшток (Изольда)

Хороший день. На берегу реки
враждебные братаются полки.
Хороший день. Как многолюдно тут!
«Ура» солдаты громкое орут.
В обнимку Бонапарт и Александр,
в обнимку Жан и муромский Никандр,
в обнимку Поль, Эмиль и Никанор,
и громче пушек войск довольный ор.
Один лишь Фридрих пасмурен и сух,
не ест суфле, не истребляет мух.
Навис над пруссией их бин цюрюк капут
и Фридриху так херовато тут...

Положение Фридриха было отвратительно, положение Алексан-
дра – мудаковато, положение Наполеона – блистательно. Каждый
имел свои виды на эту встречу, но необходимость ее была оди-
наково принята всеми, т.е., строго говоря, вряд ли на самом
деле существовала такая необходимость, но всем хотелось побол-
тать о насущном, в особенности, Фридриху, которого Наполеон
возжелал разжаловать до лакея. – Александр! Милый брат мой! –
плакал он, – Если ты дорожишь самым святым, что существует на
свете – монаршей дружбой, помоги! Не бросай в беде своего
старинного приятеля, не дай мне пропасть аки агнцу трепет-
ному в пасти беспощадного волка, усмири гнев французского
чудовища! – в этом месте речи Фридрих переходил на еле слыш-
ный шопот, пугливо озирался по сторонам, прислонял ладони к
щекам. Александр участливо успокаивал товарища, обещал, что
понижение в чине будет не столь ощутимо – как минимум
обер-геннеральский чин за Фридрихом будет сохранен. Тот же
не вполне надеясь на русского монарха, выписал из Потсдама,
жену (запамятовал имя) – известную красавицу, дабы ценой ее
ласк удержать корону.

Закат был матов, облако – пятно
на чаше перевернутого неба
сползало медленно,
я силился понять
статью из книги «Золотые нити»
в которой автор называл событья
страну потрясшие в мятежном декабре
пустою тратой времени.
Возможно ль,
так издеваться над моим умом?!
Плевать на нацию, на пол,
на убежденья
нельзя.
А днем я был, однако, в лучшем настроеньи
Не жди от книг о, отрок, откровенья!

Однако Наполеон на немку не позарился. Известно его письмо
Жозефине, где он называет жену Фридриха пожилой мартышкой,
не идущей ни в какое сравнение с его «душечкой». Фридриха вы-
ручил Александр, коим Наполеон был очарован (мужская лю-
бовь), он попросил Бонапарта о сохранении короны за Фрид-
рихом и прусское государство, изрядно кастрированное, все ж
продолжило свое существование.

Наполеон и Александр почти все время проводили
вдвоем: принимали парады, обедали, ужинали, интимно беседо-
вали. Темы поднимались самые различные – от приготовления
кофе до современных объяснений устройства мироздания. Зат-
рагивались и различия между конфессиями, да и, вообще, вопрос
о назначении религий, о их полезности для государства, сте-
пени благопристойности и проч. Александр высказывался всег-
да осторожно, больше слушал чем говорил, что называют – нама-
тывал на ус, учился. Наполеон же, напротив, как истый
лев (зодиакальный) гарцевал, даже иногда и сверх меры.

Как приятно до света пройтись поутру
по воде полусонного пруда,
как приятно зимой прижиматься к костру,
избавляясь от снежного зуда.
Как шикарно скакать на коне налегке,
обдуваемым ласковым ветром,
забавляться с детьми, засыпать в колпаке,
расслабляясь в видениях светлых.

Неприятны – похмелье, бессилье и ложь,
похвальба, обреченность и горе,
оттого, что порой от себя устаешь,
да зимой – неподвижное море.

Представьте себе, что в компанию милых вам людей врыва-
ется некто, чей вид вам крайне неприятен, расквашивает ва-
шим друзьям рожи, отбирает деньги, а затем, предваритель-
но дав вам тычка, предлагает на эти деньги с ним выпить,
мотивируя это тем, что ваше лицо выделяется из прочих своей
интеллигентностью и благожелательством. Вы пьете (из про-
чих) с подобным человеком, а он тем временем строит планы:
как бы из ваших приятелей вытянуть последние копейки и вы-
кинуть их на улицу в суровый октябрьский неуют. Как вы бу-
дете относиться к такому человеку? Будете ли испытывать
искреннее восхищение перед его силой, умом, умением выстра-
ивать фразы, манерами? Скорее всего нет. Так и Александр,
затаившись пытался вызвать расположение Наполеона, чтобы
затем, накопив силы, выгнать того в то место, откуда пос-
ледний имел наглость явиться. Нужно представить всю степень
унижения столь щепетильного монарха, чтобы понять события,
происходившие в Тильзите той осенью.

Был гений – растащили по частям,
был Иисус – поставили на полку,
так пыль заполоняет втихомолку
сияние, присущее камням.
Из века в век какая-то грызня,
возня полутеней амбициозных,
и не понять – что рано, а что – поздно,
что позволительно, чего нельзя,
что будет завтра – солнце или звезды?

Но постарайтесь оценить и позицию Наполеона,
которого само провидение избрало своим орудием. Разве его
не мог раздражать тот порядок, что уготовили для своих на-
ций царственные ничтожества, занимавшие свои посты благо-
даря случайному семяизвержению их родителей? Человек, на-
деленный множествами талантов, редко мирится с подобным
несоответствием жизни и его представлениями о ней, т.к.
эти представления идут из самых глубин его существа, из
той дырочки, что является вратами ада (напечаталось само,
ибо буквы А и И расположены рядом на клавиатуре моей печат-
ной машинки), ведущими в иное объективное бытие, бытие,
где возможности всегда совпадают с результатами. Естест-
венным желанием такого человека было вымести всю царствен-
ную шваль на места более соответствующие их способностям и
развитию. Если Александр шел на попятную вынужденно,
спрятав подальше свои эмоции и взгляды, то Наполеон, напро-
тив, охотно уступал своему новому знакомому во многих вопро-
сах, пытаясь заручиться расположением русского царя. Сия
дружба могла бы стать фундаментом для осуществления мечты
Наполеона – похода в Индию. По примеру героев древности он
желал завоевать эту сказочную державу, страну, где сокро-
вища так велики, что кажется, сама почва ее состоит из дра-
гоценных камней и т.д.

Цветок в горшочке,
подоконник, кошечка,
твои глазенки,
ласковая крошечка,
меня манят в сиреневую даль,
но кыш!
Мне надоел тональ.
Я послезавтра
еду в нагуаль,
чтоб разогнать тревогу и печаль.

Да и что могла предоставить Европа такому деятелю как
Наполеон? Скучные, скученные германские государства, где
былая варварская доблесть осела на подоконниках цветочными
горшками, Италия, пережившая давным-давно период своего
расцвета, перекисшая как вино под алчным присмотром римс-
ких пап, Австрия, где страной по традиции правили старые
пердуны, приведшие страну к полному соответствию своим хо-
леным и неповоротливым телам, Англия, где чопорные торга-
ши, покуривая сигары, рассуждали о падении нравов среди
известной части населения, где сама брезгливость была ка-
кой-то пыльной и безвкусной. О Швеции, Дании и проч. ска-
зать было вообще нечего – скука и пустота, быт и питание...
Индия! Индия, где Бог никогда не умирал, не кастрировался
своими служителями до ничтожного деда мороза или до еще бо-
лее ничтожного экзекутора с хлестким ремнем, влекла вообра-
жение императора. Конечно. можно было привести и другие
соображения, торговые, например, но они нужны были лишь
затем, чтобы заткнуть глотку собственному шакалью (промыш-
ленникам и торговцам), нужны для того, чтобы хоть как-то
объяснить нем (опять опечатка) непосвященным цель столь
далекую от их собственных представлений о целесообразности.

Бью сюда – распускается роза!
Бью туда – опускаются руки!
Бью налево – рождаются звуки,
бью направо – хреновое лето!
Тяжело ремесло самурая
и Япония куца родная,
и не радует близость Китая,
и прогноз на Июль неутешен.
Тесно в старом махровом Киото
обыватель страшится полета,
поистерлось мое одеянье,
Мацусиката-сан надоела!
Мне бы жить на горе как лисице
но, увы, не приучен я к вони.
Мне бы быть океанскою рыбой,
но мне ужас внушают глубины!
И монахом я быть не желаю,
не желаю я быть самим Буддой!
Позабудусь, пригреюсь на сонце
обернусь пограничною стеллой.

Однако, видимо, для управления всяким государством не-
обходимо обладать известной долей бездарности, т.к. она в
этом случае превращается в умеренность, столь важную при
составлении бюджета. Если государь – даун, то бразды
правления берут в свои руки приближенные, что неплохо в
том случае, если эти господа коренные, как было в Московс-
кой Руси, но отвратительно в периоды империй и революций,
т.к. новые люди, толпящиеся у трона, обладают отменными
аппетитами и здоровой тягой к увеселениям, что приводит
всегда государственную казну к полному краху.

Александр с его тягой к умеренности и симметрии боялся
всяческих перемен (и не напрасно! Если вспомнить пример
Александра третьего), в юности он питал некие иллюзии
насчет социального переустройства России, но, будучи чело-
веком неглупым, быстренько их отбросил, чем заслужил пори-
цание поэта Пушкина (но и тот к концу жизни остепенился).

Пушкин смотрел на волны, думая о великом.
Над головою чайки что-то орали громко.
Тихо было на бреге, все, что казалось диким,
стало казаться мелким. Фыркало где-то в сторонке.
Пушкин смотрел на волны, тенью усатый Питэр
берег мерял шагами, на задевая травы.
Пушкин думал о быте –
долги, болтовни отрава,
видимости событий,
полудурная слава...
– Вот бы взлететь как чайка,
сырой напитаться рыбой.
Сверху – любые глыбы
кажутся только галькой.
Бросить к чертям заботы,
с верой необычайной
туда и сюда летать бы
как болты в анекдоте.
Пушкин смотрел на волны, Питэр ходил по дюнам,
птицы вопили истошно, не поделивши рыбы,
в зеленоватой дымке город вставал угрюмый,
рабочие спозаранку Неву одевали в глыбы...

Интересно что бы было, если бы Пун 3 (две опечатки) Пушкин,
Петр и Наполеон встретились. Чиновник Гете был весьма поль-
щен тем, что Наполеон в знак поощрения подергал его за ухо.
Так и представляешь себе эту картину: лось Гете
почтительно наклоняет голову, дабы низенький и коренастый
Наполеон мог поудобнее прихватить его за мочку. Наверное,
Пушкин, не привыкший к подобному панибратству, вспылил бы
и наговорил дерзостей императору, а может и нет, может,
напротив, вспомнив свое африканское происхождение, прыгнул бы
на Бонапарта как на маленькую пальму и тот, не выдержав.
сей нагрузки, покатился бы по полу в обнимку с прилипшим к
нему поэтом.

Мне же кажется, что с Петром корсиканец нашел бы общий язык

Когда подует холодом в лицо,
обветренное завяжи лицо!
Когда почует холодок спина,
надень кафтан!
Есть даже упоение в бою,
есть упоенье бездны на краю,
но существует ревматизм
и это, извините, не каприз!
Пусть упивается убийствами Нерон,
пусть заливает все голубеньким неон
пусть Ритурнелев девою пленен,
пусть Бенедиктов с музой обручен –
у них своя навязчивая блажь,
плюнь на таких, глаза свои замажь
ты на таких с почтеньем не смотри
скорее их из памяти сотри!
А сам упорно истину ищи
и перед всяким там – не трепещи.
Постигни жизни органичный бег,
И ты, мой мальчик, будешь человек!

и полустрелецкое московское войско матерно ругаясь про-
рубалось бы сквозь джунгли бок-о-бок с усатыми гренадерами
Наполеона. Как бы то ни было, перед французским импера-
тором стоял не зачинатель династии, но срединный царь,
больше думавший о сохранении достигнутого, чем о преобра-
зованиях. История никогда не выпускает в одно время пучок
гениев, ибо, соединившись, они могли б наворотить таких
дел, что не только люди, но и сама Мать-Природа в ужасе
схватилась бы за голову, сожалея о своей оплошности.

Всяческие преобразования всегда сопровождаются тем, что
начинают много резать. Потом еще режут и еще и, наконец,
успокоившись, начинают жить по другим законам. Скорее не
жить, но подчиняться другой мере условностей, более под-
ходящей для данного момента времени.

Били-били, не добили,
ели-ели, не доели,
у кого-то рыло в пыли,
у иных – запор в апреле,
кто-то хочет шоколадку,
кто-то пишет стих в тетрадку,
кто-то защищает негров,
кто-то собирает сперму,
многие копают ямы,
а немногие – могилы,
кое-кто иные планы
перекладывает в были.
Всем находятся по вкусу
разнородные занятья,
кто-то любит Иисуса,
но чурается распятья.
В вечном теле Парабрамы
вечные играют драмы,
и во тьме, на вечной сцене
вечные маячат тени.
Всяк себе есть режиссер,
сопродюссер,
осветитель и актер,
и Прокрустер,
калибан и колизей,
мастерская и музей,
ветерок и бугорок,
насекомое – сурок,
палец, держащий курок и окурок
голубые города,
пуля – дура.
Жмых,
жругр,
жажда,
ты – есть
каждый!

По ступеням узелков
поднимается Иов.
Плачет, жалуется он
и пророчит похорон
наступающий момент –
неплохой дивертисмент!
Ох, Иов, да ах Иов,
растерял ты всех коров
и имущество.
Остается тебе
только мучаться!
Утешают друзья -
не утешится,
остается одно -
только вешаться!
Но пройдут времена
и вернется жена,
возвратятся сыны
и имущество,
и покажутся глупыми
злые слова,
что тебя заставляли
помучаться.
Запрокинется в небо
закат золотой,
засияют как солнца
пророчества,
и восстанет из праха
святой пожилой,
и пора испытаний
закончится!

Хотя классовый подход к истории напоминает эру 3 (да
что такое!) зрелище водопоя среди диких животных цент-
ральной африки, где очередность потребления воды соблюда-
ется. В принципе, воды хватает на всех, но в зверской
очереди всегда найдется шелудивая овца, что посеет панику
и хай, тем самым вызвав возмущение.

Со временем все восстанавливается.

Почисти зубы, лик ополосни,
одень на тело праздничное платье
и ляг. Усни!
Уйди, но не в могильные объятья,
а, распрямив под дубом грудь свою,
вдыхай мотив завороженных листьев.
Так хорошо, так сладко отдохнуть
в тиши иных неизреченных истин.
И что язык? Когда шуршит листва,
когда ползет по небосводу облак,
когда твоя свободна голова
от закорючек слов
и дел коробок
пустых. Лети! Твой сон – твоя тропа
небесная, межзвездная дорога,
бегущая как резвая блоха
от вязкости земного...

Но если откинуть всю социально-биологическую дребедень
и взглянуть на события иным взглядом, то можно найти дру-
гие, гораздо более удовлетворительные объяснения войн и
всякой прочей фигни. Есть мнение, что органическая жизнь
на Земле существует ради подкормки молодой планеты Луна.
Луна пасет свое стадо, холит его и, по мере надобности, по-
жирает. Чтобы люди не догадывались о своем столь незавид-
ном положении, они погружены в некий гипнотический сон,
в котором они проживают известную часть времени, вообра-
жая себя то тем, то этим. Сколь же незавидное положение в
этом случае у тех, кого считают вершителями судеб! Из од-
ного кармана Луна достает человека, способствующего ист-
реблению человеко-массы, из другого — человека-салфетку,
подтирающего ее рот и востанавливающего поголовье. Причем,
если обычный человек может как-то варьировать свои роли
(при известной степени знаний и смекалки), то человек,
наделенный властью, оказывается совершенным зомби в этой
нечестной игре.

Кот не родит,
корова не осеменит
быка.
Унылый вид,
я ухожу,
Пока!
Закон суров,
но есть и в нем каверны
не для коров,
но для людей, наверное.

Глупо было бы обвинять Александра в том поступке, за ко-
торый он расплачивался всю последующую жизнь. Было бы смешно,
если бы история (если она есть) развивалась благодаря
чьим-то козням, как-то англичанин или шайки царедворцев,
(имеется в виду роковая ночь, когда Павлу проломили башку и
придушили его как слепого котенка) не испытывали ли все
они иных влияний. влияний гораздо более могущественных?
Неужели поверхностные причины, а именно: потеря части при-
вилегий частью дворянства, угроза текстильной промышленнос-
ти Англии, развод (фактический) с женой императора Павла
предрешают эту драму? Как знать, как знать какие нити тя-
нулись к рукам Палена и Зубова, кто нашептывал непотребные
мысли Беннигсену, кто тянул за язык поэта Державина, когда
тот, прослышав про убийство, радостно воскликнул: «Нако-
нец-то сдох этот хуй!» Кстати, тот же Державин за оду (?)
«Бог» никогда не подвергался никакому порицанию ни от ду-
ховных, ни от светских властей, оставаясь в лоне правос-
лавной церкви, а другой собрат по перу – Алистер Кроули,
написавший «Гимн Пану» примерно того же содержания, был
признан отчаянным негодяем. поклоняющимся сатане. А ведь,
если посмотреть на ту или иную жизнь с высоты здравого по-
нимания, то не увидишь разницы нихрена!

В режиме освежающего блуда
с быком совокупляется Гертруда,
А. Кроули, выкрикивая мантры,
рукою совершает кое-что.
Им кажется – Природа в след за ними
балдеет от пленительного чуда,
сворачиваясь в собственной посуде,
во ртутный шар,
являя естество.
Сомнительные выкрики все громче,
движения Гертруды все ритмичней,
и мантры дробью в комнате грохочут,
перед глазами – изумрудный дым.
Природа истерически хохочет,
А. Кроули через мгновенье кончит,
быка отведав, кончилась Гертруда
и пегий бык как камень недвижим.

Видимо, разница восприятия этих исторических персонажей
обусловлена их различным отношением к закону, ибо закон –
единственное (на определенном уровне), что отличает че-
ловека от скота. Закон нарушается всегда, но иногда это
происходит полулегально, после чего происходит покаяние и
отпущение грехов. А иногда закон попирается нагло, после
чего происходит всеобщее осуждение и проклятие. Павла уби-
ли полулегально – появилась официальная версия: смерть от
инсульта. Герцога Энгиенского убили нагло, после чего на-
чалась очередная война. Милая, наверное, была картина, ког-
да, обращаясь верноподданно к жертве: «Ваше Величество!»,
ее пинали сапогами, молотили табакеркой, душили шарфом,
а та, издавая хлопающие звуки, подпускала на пол последнюю
струю мочи. Наверное, Энгиенский, просто расстрелянный,
был все же более счастлив.

Баллада N 1.

Двое всадников мчались, ревела в полях
злая вьюга, стирая следы,
в эту ночь не один обращался монах
к Богу, дабы избегнуть беды.
Путь далек, пеной лопались зубы коней,
у баронов дыхание – хрип,
темнота впереди, не заметно огней,
слышен только мучительный скрип
под копытами снега, да яростный вой
жуткой вьюги в бездонной глуши.
– Нам к рассвету придется вернуться домой,
так, давай же, мой друг, поспешим! –
старший молвил, и месяц нырнул в облака,
ужаснувшись барона словам,
но уверенно правит стальная рука,
и бегут рысаки по холмам.
Вместо лиц у обоих – какая-то жуть,
снег не тает на черных губах,
сотрясая холмы, совершает свой путь
мертвецов неотмоленный прах.
– Открывайте скорей, мы у ваших дверей!
Принимайте своих сыновей!
Эй, жена! Мы замерзли, вина подогрей!
Приюти неурочных гостей!
Мы приехали ровно на четверть часа,
путь обратный далек и тяжел.
И стонали во тьме галерей голоса,
снег за окнами хлопьями шел.
– Мы из тьмы поднялись вам сказать, что мертвы,
войско спит у далеких равнин,
все иначе у нас, чем волнуемы вы,
нами правит иной господин.
Только боль уготовил для воинов он,
только пропасть без стен и конца,
тот ужасный, что занял уродливый трон,
тот, чьего не увидеть лица.
И истаяли медленно, словно рука
стерла тряпкой фигуры с доски,
но неделю стоял в зале чад табака,
и смородиной пахли носки...

Мы видим жижу слов,
мы знаем их манер,
и к сведенью ослов
приводим сей пример:

Головенка твоя словно пипочка,
спи спокойно, любимая цыпочка!
Спи спокойно, моя красотулечка,
моя сладкая, сдобная булочка!

Для тощих есть иной размер,
приводим N 2 пример:

Засыпай иголочка еловая,
все пройдет!
А комар презлой тебя под простынью
не найдет!
Я тебя окутал очень тщательно
так и знай!
Спи, моя моя сухая макаронина,
Засыпай!

Оставим слов сомнительный душок,
дружок,
хлебнем вина с тобой на посошок
и на лужок...

С юных лет Александру приходилось мириться с нездоровым
положением вещей – либо скука и отвращение, либо – смерть
(наподобие отцовской). Он выбрал скуку. На кого было
расчитывать? Во дворце – преступники, мещане и купцы – не-
отесанные прленья, живущие полуживотной жизнью (в принци-
пе ею жили и во дворце, но зато пошире, да и говорили мно-
гие на иных языках), где-то росли как грибы крестьяне, но
те вообще не имели лиц – одни бороды. Оставалась армия-
мундиры, парады, барабаны...

Суровая ночь, закуси калачом
досаду – его не вернуть,
ему и родительский дом нипочем
и пышная, свежая грудь.
Ему наплевать на твою болтовню
о детях, семье и цветах,
он лом положил на тебя и родню –
в душе этот парень – монах.
В пустыню ведут его зовы души,
туда, где кукожится плоть,
его упрекать за уход не спеши,
не лучше ль себя побороть?
Румяным иные нужны женихи –
чтоб шерстью блестели тела,
чтоб так ухватили рукой за хи-хи,
чтоб кровь к голове прилила!..
Но в грезах бывает, что бык племенной
способен не очень, того...
Морковь возвращает девицам покой,
когда в женихах – никого...

Семейная жизнь также была пародией. Подростком ему приш-
лось вступить в те отношения, к которым ни он, ни его мало-
летняя жена были совершенно не готовы. Не будем залезать к
ним в постель, отметим лишь, что Александр был, видимо,
всю жизнь разочарован институтом брака, чувствуя вину за
подобные отношения с супругой. Лишь перед смертью, в
1825 году, что-то у них стало налаживаться, да и то, ви-
димо, потому, что отношения между мужем и женой в тот мо-
мент были исключительно платоническими. В большинстве слу-
чаев ухаживания Александра за женщинами не шли далее легкого
флирта, когда улыбка, поцелуй руки были конечной целью его
активности. Правда, страсть Александра к собственной сестре
была гораздо сильнее и глубже обычных его похождений, воз-
можно, именно ее он старался прикрыть за прочими, ни к че-
му не обязывающими ухаживаниями, но что это были за отно-
шения на самом деле, вряд ли нам когда удастся узнать.

Хочешь – не хочешь
получишь то лишь,
что надлежит.
Зная об этом
не стоит хапать то,
что плохо лежит.
И за чужое
рыло познает
твердь кулака.
Так и случится,
стрясется это наверняка.
Даже желудок
не сможет гору
переварить,
будь же достоен
жизни счастливой,
так твою мать!

Впрочем, никакой необходимости в этом нет, так как в
любом случае Александр представляется фигурой пассивной,
инертной, лунной.

Наверное, не последнюю роль лунность Александра сыграла и в
том очаровании, которое он произвел на Наполеона (прошу
прощения за неказистость слога, устал). Будучи солярно ори-
ентированным, Наполеон безусловно испытывал тягу к противо-
положному принципу, ибо лишь так можно было дополнить себя
до некой целостности. Себя, в данном случае, – свою держа-
ву, ибо в обыденной жизни подобную функцию выполняет суп-
руга (Жозефина). Баланс между Солнцем и Луной – основа вся-
кого существования, но как враждебны, все же, эти стихии!
На самом же деле трудно сказать, кто из двух государей
выполнял лунный заказ. Скорее всего, они сами того не ве-
дая, делали одно дело. Стоило ли враждовать?

Баллада N 2.

Вареный Канашев случайно обнаружен
среди корыт и грязного белья,
нечистая вода стекала на пол в лужу,
в тот день...
Соседи приутихли, ожидая
поминок, – все любили это дело,
а водки закупили – утони...
И лишь успели тело отвезти
в последнюю холодную обитель,
соседи и приятели за стол
уселись душу согревать
напитками, закусками и прочим...
Уже гармонь откуда то взялась,
лихие песни, пляски, мордобой
и всякие иные приключенья,
не стыдно о которых рассказать и завтра
похмеляясь тихо...
Поминки удались на славу,
поминки ликовали...
Пробило полночь, и в дверях возникла
фигура странная,
по виду Канашева напоминавшая.
Покойник сел за стол, кого-то потеснив,
открыл бутылку
и стопку выпил,
и заел грибами,
и, громко крякнув, песню затянул
любимую,
про вещего Олега,
печально так и вдумчиво запел.
... часу в четвертом гость ушел навеки...

Радость – страданье сердцу закон непреложный,
в шелесте ветра тонет вороний карк,
если забыться, то можно почувствовать кожей
как эаростает в траве срубленный кем-то парк.
Как в разоренных гнездах снова щебечут птицы,
как по тропе прозрачной шарик катает жук,
так ли все это важно – в яви то или снится,
так ли нам интересен рыхлый гранит наук?
Переплелись в пространствах жившие и живые,
плотью оделся призрак, плотный невидим стал,
ветер колышет стебли, гранями голубыми
в небе бликует солнце – чистой воды кристалл.

Возможно Александр был гораздо умнее Наполеона. Если он
искренне признавался в том, что желает оставить трон.
Учитывая, что подобные высказывания Александра не единичны,
что много раз, многим людям, на протяжении долгого време-
ни он повторял это, можно сделать вывод, что он всерьез
подумывал о подобном шаге. Что стояло за этим? Собствен-
ная несостоятельность как государя или понимание несостоя-
тельности идеи власти? Первое опровергает то, что в период
правления Александра культура России стала во многом пер-
воклассной культурой. Второе опровергает то, что слишком
долго царь не решался сделать шаг, о котором так много и
так охотно говорил. Возможно, он понимал, что брат его
Николай – жлоб и приведет страну к катастрофе, может быть
чувство долга останавливало руку, готовую подписать отре-
чение, но так или иначе, он совершил сей поступок в ле-
генде, достоверность которой сомнительна. Однако, следу-
ет заметить, что сознание, сочинившее легенду бало очень
милосердно к государю и исполнило за него то, что он со-
вершить скорее всего не решился.

Когда мне говорят про Александра
я вижу ляжки, лысину, мундир,
улыбку, день убийства Павла,
союз священный и парижский мир.
Но в книге духовидца Даниила
воображенье сильно изменило
царя,
а зря!

Что предпочесть – усталую мудрость Александра, заимс-
твованную из издыхающей Византии, или бодрое жеребячество
Наполеона, почерпнутое из древней истории? Оба были разо-
чарованы существующим порядком вещей. Все им представля-
лось тусклым и малозначительным, но один видел выход в
бесконечных походах, пытаясь сбежать от рутины на край
земли, а земля другого не имела края, но это не прибавля-
ло ей привлекательности. Александр искал сверхъестественного,
но находил лишь нелепое и корыстное бормотанье девицы Крю-
денер, еще более нелепое и более жадное бормотанье...
(не помню кого, всяческих шарлатанов всегда хватало при
русском дворе. Каждый из них пытался получить изрядную
мзду за свои сомнительные услуги), да опереточные обряды
масонов предлагало сверхъестественное императору. Наконец, ра-
зуверившись совершенно в способностях всяких там медиумов
(резонно), он нырнул с головой в омут православия, мето-
дично подталкиваемый Фотием к тому, и нажил костистые на-
росты на коленях, и совершенную потерю интереса к жизни.
Однако, был во всем этом и приятный для либерального
мышления эпизод. Император отменил телесные наказания для
духовенства. Да и то, все-таки, совершенно не солидно для
государства лупцевать духовных особ наряду с их прихожанами.

Есть упоение в беде,
есть упоение в печали.
В ничтожестве, в болезнях и в нужде
не мы одни свои века кончали.
Не мы одни сидели, опустив
сомнением низвергнутые руки,
страдали также от житейской скуки
и сочиняли непотребный стих.
И как понять верховное призванье,
как разобрать в ничтожной полутьме
зачем в рожденьи холод увяданья
придется испытать тебе и мне?

Какая-то странная глубинная близость прослеживается в
столь непохожих судьбах этих венценосных врагов. Кажется,
природа расщепила одну душу, прежде чем эта душа воплоти-
лась на Земле, и заставила ее играть в прятки с самой собой.
Все, что происходило с Александром, происходило и с Наполе-
оном, но происходило с точностию до наоборот. Когда по-
беждал один, другой был унижен, когда первый страдал от
брака поневоле, второй – выбирал себе женщину по любви,
когда сошел со сцены Наполеон, Александр почувствовал свою
миссию завершенной, стал испытывать какую-то глубокую тос-
ку. Даже сама смерть их была как бы смертью, отраженной од-
ного в другом, породила множество легенд, сводящихся к од-
ному – смерть была мнимой, и тот и другой продолжили свое
существование в другой ипостаси, тайно завершая свой зем-
ной путь в преображенном состоянии, пытаясь замолить какой-
то чудовищный грех, им одним ведомый.

Наполеон совершает свое отречение как бы в назидание
Александру, множество раз высказывавшему это свое желание.
Совершает отречение тогда, когда сподвижники, находившиеся
рядом с ним, буквально умоляли Наполеона продолжить борьбу,
были готовы ради спасения его пожертвовать самой жизнью,
но он был непреклонен.

Александр умирает в тот момент, когда в стране зреет
заговор с целью его убийства и смены формы правления. Он
знает об этом, но он не делает ничего, что могло бы оста-
новить ход событий. При всей разнице внешних условий, импе-
раторов роднит одно – понимание того, что их песенка спета.

Когда со всей небесной братией
Луна шатается в компании,
незримый входит Император
и голову несет кармане,
выходит ежик из тумана,
затачивая вечный ножик,
он тоже без башки, без ножек,
без портупеи и без рожек,
но хамовитый невозможно.
Из хлама выползает птицы,
неоперившийся скелетик,
неполучившейся девицы
недоучившийся беретик.
Шагают строем футболисты,
все как один почти ковбои,
за ними следом – модернисты,
гимнософисты и герои,
еще, ещё ползут и лезут,
а ну, их всех!

Но тогда в Тильзите лишь Талейран уже предполагал воз-
можный исход событий. Именно там удивленному Александру до-
ложили о попытках министра иностранных дел Бонапарта посту-
пить осведомителем на службу к русскому царю. О Талейране
все пишут как об исключительно циничном человеке, человеке,
сумевшем предать всех хозяев, которым он когда-либо служил,
Но не есть ли Талейран символ здравого смысла? Разве не
понимает каждый, что баре уходят, а земля остается? Талей-
ран все же был человеком умным (в обыденном понимании) и
не собирался разделять заблуждения своих патронов. Скорее
всего, к подобному типу принадлежал и Иуда.

Его не любил никто,
все говорили – Козел!
А он наложил на всех,
дорогой своею шел.
Хромовы сапоги,
куртка из кожи тож,
зуб золотой во рту,
за голенищем – нож.
Когда-то он воевал –
возил генерала в тыл.
Спирт любил генерал,
шофер его тоже пил.
Суконное галифе,
хлопковое белье,
зуб золотой во рту,
а остальные – гнилье.
Ночью врывались в дом,
немок пускали в круг,
разживались добром –
шмотки, часы, утюг.
В хромовых сапогах
перли в родную часть,
зуб горел золотой,
радуйтесь, наша власть!
После войны – в райком,
он и там шоферил,
мед воровал тайком,
другим продавал и пил.
В хромовых сапогах,
куртка – чистейший хром
баб пилил на стогах,
строил здоровый дом.
Ныне – дом тот сгорел,
вещи сгорели тож,
рот почти опустел,
где-то утерян нож.
Клапан в аорту вшит,
водку почти не пьет,
никуда не спешит
и ничего не ждет.

В чаду и угаре какая-то харя
тоскливые пучит слова,
что всюду погано и нет государя,
что жиром сочится Москва!
С другой стороны – осовевшая рожа,
икая вещает о том,
что жить при советах темно и тревожно,
что истина лишь за бугром.
Слюнявит Вертинский о пальчиках сопли,
иконой торгует Петров,
на службах в церквях православные вопли
всегда полупьяных попов.
Однако не всех, есть еще исключенья,
но правила, все же, верны,
непьющие спорят о том, что священник
борец против лап сатаны.
Печатают книги, где прочат заблудшим
удары в лобешник и пах,
но в каждом из всех неразменные души
бесстрастно взирают на прах.
И даже Петров, что иконой торгует,
и даже любой пономарь
открыты ветрам, что из вечности дуют
на каждую божию тварь.
И каждая харя и морда, и рожа
всего лишь личина Его,
и все гармонично, и чудо возможно,
и лишнего нет ничего.

После заключения мира на Александра накинулось все са-
лонное жлобье, жиревшее на взятках, получаемых от анг-
лийских торговых агентов. Можно себе представить напома-
женных патриотов, никогда не стоявших под обстрелом
неприятельских орудий, но уверенно рассуждающих о тактике
и стратегии.

Кстати, Александр вел себя под Аустерлицем очень даже
достойно. Он до последнего пытался остановить убегающие
полки и чуть было сам не был раздавлен обезумевшей толпой.

Высоким штилем выспренне и нудно
чертить стихи – занятие простое.
Россию поминать ежеминутно,
леса, поля, бескрайние просторы
и всякую иную дребедень
мне лень.
Петь о душе гнусаво и развязно,
жевать борьбы невкусную солому,
звать на труды, на пиршества, на праздник
чаи и водку попивая дома
и всякую иную дребедень
мне лень.
И всяких дам нахваливать как пень
мне лень.

Странно, что никто никогда не думает о людях, погибающих
в сражениях. Говорят о чем угодно, но само бесмысленное
(возможно и нет) страдание миллионов уподобленных баранам
людей никого не трогает. Идиота Рожественского, погубившего
флот под Цусимой в ничем неоправданном сражении, страна
встречала как героя, а его зама (к сожалению, забыл его
фамилию), сдавшего японцам остатки кораблей (небоеспособ-
ных, набитых пехотой до отказа, пехотой бесполезной в
морском сражении) судили и довели до самоубийства.

Интересно, вдовы вешались бы на шею Рожественскому как
курсистки или плюнули бы ему в харю? Мне представляется
Гитлер, склонившийся над картой Сталинградской операции, во-
ображающий себе Нибелунгов, гибнущих в оперном обрамлении -
красивые костюмы. красивые лица. Звучит музыка Вагнера
(уж не тот ли Вагнер прислуживал Фаусту, судя по пошлости
– тот), звонок, Гитлер берет трубку, ему сообщают, что
Паулюс – того... – Какой позор для нации! – восклицает Гит-
лер и его морщинистое лицо увлажняется.

И верха нет, и низа не сыскать,
два – суть одно, игра своею силой,
кино немое, где восточный тать
завоевать стремиться запад хилый.
И запад ножками мельтешит,
куда-то спешит,
запад – вечный жид,
частности ворошит.
Восток – барин,
развалился, сопит во сне,
иногда продерет глазки,
дабы убедится, что не ослеп
и дальше – сочинять сказки.
На юге – негры – пук-пук –
бьют в тамбурины, танцуют,
на севере – эскимосы жир жрут
там, где географически располагалась Туле.
Время от времени – зубной клац –
кто-то кому-то отхватит полуха,
кто-то кого-то загонит на плац,
станет кем-то командовать глухо.
А через время – опять сон –
запад худыми подергивает ногами,
Восток – недвижим как больной слон,
да эскимосы с неграми бьют в барабаны.

Наполеон знал своих гвардейцев в лицо, знал многих по
именам, но бестрепетно, как Кришна посылал своих солдат в
атаку (скорее на убой, так точнее).

Для Александра армия сливалась в одну безликую однород-
ную массу, он тоже не испытывал угрызений совести от гибе-
ли солдат. Другое дело – смерть отца! Но там был – чин,
а здесь – нижние чины.

А может прав Кришна, и никто не умирает?

Есть последняя память души
(если есть предпоследняя память),
золотистым пером опиши
то, что нам невозможно оставить,
что не в силах уже позабыть,
что покорно щемящему звуку,
что дарует волшебную нить
уходящему башибузуку.
То не шутка, но только слова,
что пусты, но слагаются в строчки
лишь затем, чтобы тихо звучал
сей сонет от начала до точки,
нужно сбросить как кожу змея
опьянение выспренным смыслом
и тогда колесо бытия
развернется в движении быстром.
Позабудь искушенье ума
проверять то, что он понимает,
для него существуют слова,
но слова ничего не меняют.

Самым поразительным русским полководцем можно посчитать
Кутузова, выигравшего впоследствии тяжелейшую войну с На-
полеоном. Рядом с ним можно поставить лишь Фабия Максима,
спасшего Рим от африканских полчищ Ганнибала. Какое мужест-
во, остроту ума, изворотливость нужно было иметь, чтобы
избрать единственно верную в той ситуации тактику – тактику
методичного улепетывания. И пусть гордится вся Россия Бо-
родинским сражением, но по мне – лучше бы его не было.
Совершенно не нужно было терять десятки тысяч людей, чтобы
потом измученный и одураченный Наполеон убрался из России,
потеряв свою Великую армию, ей бы и без сражения пришел
пиздец, даже если бы не было пожара Москвы и отступления
по старой смоленской дороге. Видимо, потеряв глаз под Из-
маилом, Кутузов понял понял весь абсурд героических войн и
старался по возможности избегать пустой пальбы, жалея вве-
ренных ему людей.

Стегай слова, расчерчивай страницы,
расти усы, наматывай на ус,
чем дольше униженье это длится,
тем ощутимей и приятней вкус.
Марать бумагу – это ли не счастье?
Когда столбец становится к столбцу,
мы принимаем к жизни сопричастность
за сопричастность к вечному Отцу.
И кажется, что исчезает тело,
что в небе почивает голова,
что достигают сущего предела
рожденные в сознании слова.
В порыве гордом мерно бьется сердце,
в руке – не авторучка, но копье,
и дни приправлены корицею и перцем,
и через нас слоится бытие.
Всегда бы так...

Наверное, Кутузов замечательно проявил бы себя как прави-
тель державы (эдакий китайский император, перенесший бре-
мя забот по правлению на плечи мудрых подчиненных), подарив
ей если не процветание, то хотя бы мир на какое-то время.
Я думаю, что Кутузов проявил бы себя и как знающий свое
дело дипломат, тому подтверждение – история с Барклаем и
Чичаговым, когда кривой старец ловко переложил ответствен-
ность за неприятности на эту злосчастную парочку.
К тому же, Кутузова нельзя считать карьеристом или стяжа-
телем, скорее всего он принадлежал к той породе мудрецов
императорского Рима, которые любили нажиться в термах, но
при случае могли бесстрасно вскрыть себе вены по приказу
императора и долго-долго, наслаждаясь приятной беседой или
изящным танцем каких-нибудь сирийских красавиц, умирать, не
испытывая ни страха, ни угрызений совести.

Из шляпного, нарядного плюмажа
проглядывает сморщенная рожа,
возможно, это форменная лажа,
но может быть пред нами – император.
Как угадать? Во тьме неразличимы
чины, награды, женщины, мужчины...
другое дело – херувимы,
они действительно – другое дело.

Как я уже заметил, мудрость Кутузова была иного свойс-
тва нежели липкая мудрость Талейрана. Если последний ис-
кал всяческих поощрений своей деятельности и предавал вся-
кого, чей корабль давал течь (предавал и без этого), то
Кутузов так же умудрился прокантоваться при нескольких пра-
вителях, но совершенно иначе. Он старался быть со всеми в
приятельских отношениях, справедливо полагая, что чем бы
дитя не тешилось, лишь бы...

Наверное, он был единственным из екатерининских орлов,
кто был в близких отношениях с Павлом I. Мало того, Павел
доверял полководцу, что так же было удивительно при той
подозрительности, что была присуща несчастному императору.
И думаю, что Кутузов так же хорошо относился и к убийцам
Павла, ибо различал за ролевой обусловленностью живых лю-
дей. Трудно сказать, какое чувство доминировало в его отно-
шениях к людям. Скорее всего – жалость, пришедшая через
понимание их ограниченности и потому – беззащитности. Как
третий приятель отнесется к тому известию, что два других
его приятеля напились в усмерть, в результате чего прои-
зошла драка и один из них был убит дружеской рукой? Испы-
тает ли третий приятель благородное негодование и станет
требовать покарать убийцу со всей строгостью (око за око)
или, пожав плечами, спокойно перенесет эту неприятность
(трагедию)? Это для благородных. Кутузов пожимал плечами.

Скажешь – Полно...
Получишь – сальность.
Скажешь – Саван...
Возникнет – Галкин.
Шаг из двери,
а за дверями
толи звери,
возможно – шавки.
Цыкай зубом,
губками шамкай,
напрягай аппарат дыханья.
Мне сегодня людей не жалко,
мне сегодня смеяться хоча.
Только как-то не очень ладно,
обезвоженный звук в гортани
потерялся среди артерий,
заблудился в толпе пупыров.
Наблюдай за своей речью!

Подобные идиотские истории (с пьяными друзьями) проис-
ходили (Лермонтов – Мартынов), происходят (Сергиевский
– Галкин), будут происходить (мало ли кто еще). Если в
книгах все получается красиво и романтично (как в сознании
Гитлера), то версия, что представляет к рассмотрению
жизнь, куда более гадка и погана. Конечно, в отношении к
человеку как куску мяса есть какая-то доля истины, но хо-
чется верить, что не вся истина. Хотя зачастую трудно от-
делаться от гастрономически-неприязненного отношения к
окружающим.

Что не дает этому ощущению стать главенствующим? Навер-
ное, лишь счастливая способность некоторых людей поделить-
ся с другими своим внутренним переживанием, что иными сло-
вами называют искусством, любовью, мистикой, самоотдачей
и проч. Но каким образом проделывать подобную процедуру?
Посредством языка? Но ассортимент его средств всегда огра-
ничен. Духовных практик? Но по выходе из определенных
состояний мало кто может понять какая фигня с ним произошла,

Сиди как сыч и повторяй бесстрастно,
что смысл отсутствует, что невозможно счастье,
что призраков неистребимый рой
нас оградил сомнительной стеной
от ВЕЧНОГО ЖЕЛАННОГО ПОКОЯ,
что лишь ничтожный жизни удостоин,
что все – случайность, созданная блудом,
что незачем совокупляться людям
и, может быть, ты воплотишься Буддой.

а если и поймет что-либо, то не сможет адекватно поде-
литься с ближним своим переживанием.

Так же и влюбленные – сначала все понятно без слов, а
потом и со словами – черт ногу сломит.

Конечно, искусство наиболее зримое воплощение того мира
в мире обыденном, но понимание его тем более ограничено
немногими избранными и оттого все это становится еще комич-
нее и больнее, ибо какая только харя не заявляет своего
права на понимание того, что ей недоступно.

Да, что искусство, когда приходящие в мир спасители (при
более мощной их подготовке и более обширных возможностях)
ломали себе зубы об эту проблему (а может и не ломали?).
Мне думается, Галкин споткнулся о текст. Закорючки букв,
слова, фразы засосали незадачливого поэта и, вообразив
себе прекрасную жертвенную жизнь (описанную, переписанную
до дыр) он, погруженный в иллюзии словесной шелухи, решил
самую свою судьбу выстроить как судьбу литературного героя
(не знаю, насколько это было им осознано), но, повторя-
юсь, литературные герои хороши в книжках, а действитель-
ность куда как грязнее, но и многообразнее, ярче, прек-
раснее писанины. Наверное боль и ужас, испытанные им в
процессе умирания, имели мало сходства с тем, как это опи-
сывают. Упокой, Господи, душу его!

Тебе досталась заячья губа,
соседу – гуттаперчивая челка,
кому-то – деревянная нога,
а девушке – надорванная щелка.
Все справедливо – каждый выбрал сам
орудие для заведенной пытки,
и глупо строить рожи небесам,
и незачем подсчитывать убытки...
Прислушайся, надменный сателлит,
к простым словам, что раздвигают море,
с тобою Боги тихо говорит
словами предначертанными в Торе.
И ненавязчиво, почти что наушко,
нашептывает он свои веленья,
через сфироты слово снизошло
и развернуло мех стихотворенья.
И превратило в переливы ритм
обычный для отцовского наказа,
тебе о карме Боги говорит,
о тьме Египта и халве Шираза.

Всякое наивное верование основано на идее продолжения
(посмертного) и воздаяния. Но, наверное, каждый, подумав,
согласится с тем, что вряд ли Богу есть дело до какого-ни-
будь Понькина, т.е. я имею в виду то, что было бы неле-
постью, чтобы умерший Понькин оставался Понькиным до
Страшного суда со всеми своими мелкими желаниями, взгляда-
ми и срастишками. Разве может быть наказание строже чем то,
что уже существует, а именно – осознание себя Понькиным и
идентификация себя с ним? И наказание ли это? Может быть
это всего лишь веселая игра, когда (как писал Шри Ауро-
биндо Гхош) Творец играет с собственною силой в прятки?
И разве представляет какой-либо интерес личность для вели-
чин более значительных чем она сама? Кто из нас вообразит
себе жизнь насекомого как образец некоего совершенства, к
которому нужно стремится, и которое может оказать ощутимое
влияние на наше собственное мировоззрение? Наверное, у
насекомых есть свои праведники (по их меркам) и свои
грешники, но какое это имеет значение для нас? То же и с
нами – не стоит переоценивать и драматизировать наши порывы.

Пригреты солнец, пьяницы уснули
в шестом часу на улицах нечистых,
рабочие до дома разбрелися
и на диванах тоже прикорнули.
Наелись птицы гусениц и гнили,
лениво кашки фыркают на травке,
не замечая марева и пыли,
Серега Быков морду чистит Клавке.
Какая скука – час до сериала,
куда бы деть пронырливые руки,
и рано спать, и нет этаминала,
и раздражают за окошком звуки.
Тоска, тоска! Великая отчизна
рассыпалась как старая колода,
повсюду – безразличье, пессимизмом
пропитаны стремления народа.
Интеллигенты – потные и злые
читают важно всякую парашу,
скупают дачники билеты проездные,
постящиеся пресную жрут кашу.
В столице – толстожопые туристы
осматривают памятников склепы,
бродяги одеянием нелепым
напоминают панков из «секс-пистолэ».
Се – зарисовка в духе Белякова,
бумага стерпит, тройка не осудит,
и наплевать, что смысла никакого,
и ерунда, что мысль как блюдо студня.

Мы важны только самим себе (в пределах вида) и не сто-
ит запугивать друг друга всякими карами, но нужно, по воз-
можности, внимательней относиться друг к другу и к тому,
что нас окружает.

А что до посмертия, то его можно сравнить с рекой, вли-
вающейся в море. Кто сможет с уверенностью определить в
толще морской воды те кубометры, что принадлежали, напри-
мер, Рейну, да и сохранились ли они вообще? Может та во-
да давно пролилась дождем в амазонской сельве или волжских
степях?

Снова – море зелено и чисто,
снова – небо тучно и сердито.
Жгут знамена наци пацифисты,
а в лесах – свирепствуют бандиты.
Кажда тварь для радости родится,
кажда – к удовольствию стремится,
и одна у каждого нехватка –
пропитать собою мира ватку.
Но Господь для каждого находит
время для страданий и порядка –
ныне ты страдаешь геморроем,
завтра – будешь лопать шоколадки.
В череде бычачьего упрямства,
в дикости банальных разговоров
ты найдешь в своем непостоянстве
наслажденье красочных узоров,
все, что длится – длится бесконечно,
лишь говно сольется с перегноем,
всякое несчастье скоротечно,
всякую зиму заменят зноем.

Возвращаясь через какое-то время к повествованию, начина-
ешь понимать, что мысли (?), изложенные ранее, не име-
ют прямого отношения к тому, что беспокоит тебя в данный
момент. Срабатывает эффект «старой газеты» – приятно лис-
тать пожелтевшие листы, приятно почитывать заметки, приятно
ощущать пишущих идиотами, забывая о том, что сам читал
подобную дурь, а, возможно, и пересказывал нечто из нее
приятелям при случае.

Всякая прожитая жизнь вообще не имеет никакой цены, не
потому ли нас так коробит вид любого ряженого от монаха до
казака? Конечно, было бы замечательно, если бы всякая
пошлость оставалась в Том времени, но, с другой стороны,
нас захлестнула бы неодолимая скука, ибо пошлость – планктон,
питающий более крупных созданий. Она – фон, на котором
разворачивается всякое действие, ибо ценность любого фона

в одномерности.

Торговец курагой, худец с мясистым носом!
Что привело тебя в мою Гиперборею?
Не отвечает, ибо нет вопроса
глупее.
Но, если разобраться – не нажива
влечет таких от берегов далеких!
Любое наше объясненье – лживо,
пока мы истину не соберем по крохам.
Возможно, он – неистовый романтик,
на мир глядящий словно на икону,
а может – трезво мыслящий прагматик,
других земель впитающий законы?
Как знать, как знать...
Торговец курагою –
лицо худое, тусклые глазницы...
Что гонит в даль? Что не дает покоя?
Где дом твой, белозубец смуглолицый?

Мысль об улучшении генофонда с незапамятных времен муча-
ла лучшие умы человечества. В воображении вождей возникали
новые расы с лучезарными лицами, крепкими упругими телами,
с невообразимой ясностью сознания. Что только не делалось
во имя подобной селекции! Презрение к жидам и цыганам воз-
никло именно оттого, что сии народы неохотно ассимилирова-
лись среди других жителей нашей голубой планеты. Конечно,
трудно отрицать черты вырождения, присущие представителям
этих замкнутых групп. Стоит посмотреть на внешность пожи-
лых представителей цыганско-жидовского населения и какая-то
необъяснимая тоска и гадливость настигнет вас. О, эти жир-
ные животы и лысые черепа! О, эти мохнатые уши и слезящиеся
глазки! О, этот странный, необъяснимый привкус грязи в по-
лости рта! Но цыгане и евреи – это лишь те этнические
группы, которые попадаются в поле вашего зрения, другие же,
а именно: коряки, нивхи, тополары, эвенки, самоеды и т.д.,
просто обреченно вымирают на окраинах суши. С другой сторо-
ны – поразительного эффекта добиваются более подвижные
представители сих древних наций,

Снимите шляпу перед Бродским –
веселым, толстым человеком,
не сомневайтесь в первородстве
и не заигрывайте с веком,
не удивляйтесь повтореньям,
переплетениям с другими,
и говорите о поэтах
вы с благодарностию – Были!

вобравшие в себя достоинства иных культур.

Сличенко, Бродский, Мандельштам, Шагал, Эрдиенко,
Эйнштейн, Померанц, Тарле, Мендельсон, Ляля Черная,
Панина, Сметаниина, Засулич, Дейч, Аксельрод, Севела,
Бялик, Пастернак, Рубцов, Шуберт, Зохаи, Ульянов, Кун-
гурочкин, Шварц и т.д. и т.п.

А речь шла только лишь об ассимиляции в языке! А полная
ассимиляция! Какие перспективы открылись бы для народов
земли! Какие дали, глубины и высоты! Но увы... Что гово-
рить о сих замкнутых этнических общинах, когда традиционно
более открытые к смешению нации стали помышлять о своей
обособленности! Во многих деревнях Вологодской области
наблюдаются пугающие симптомы вырождения. А все это проис-
ходит потому, что жители этих населенных пунктов всячески
отвергают дружескую руку, протянутую во спасение им кав-
казскими братьями! Невежество, тупость, граничащая с
первобытнообщинной, препятствует улучшению генофонда.

Вспомните судьбы царствующих династий! Одумайтесь!

О, жители Вологодских деревень!

Падает рождаемость в Европе, убывает население России.
Лишь небрезгливые восточные и латиноамериканские народы от-
дуваются за всех прочих. Если так будет продолжаться, то
через какое-то время мы будем влачить жалкое существование
среди шаек одичавших дегенератов, выпрашивая или отнимая
ДРУГ у друга жалкие, полусъедобные остатки чужих обедов.

Наина наивна как рыба,
густые усы под губою
ее не спасают от взглядов
мужчин, одержимых желаньем.
Наина! Забудь о романах,
Онуфрию стань госпожою,
пусть зрит незатейливый отрок
всегда неземные черты.
Уже отделилась от тверди
вода под личиною пара,
уже опустели от пьяных
мощеные улиц линейки,
Онуфрий ласкает Наину,
рукою проводит по титям,
рукою щекочет коленки
Наины в тени на скамейке.
Любовь! Ты прекрасна вначале,
но как ты печальна в финале!

В мифах каждого из народов всегда присутствует пришелец,
обустраивающий бывшую до него животную жизнь. Рюрик и Ке-
цалькоатль, Искандер и Цезарь, Рама и Христос. Гордость
российского стихотворения – Пушкин, как известно, был аф-
риканских кровей, гордость испанской живописи Эль Греко
был греческого происхождения. Первый Римский Папа пришел
пешком из далекой маленькой Иудеи, апостол. обращавший сла-
вян, явился оттуда же. Как благотворно влияют на этносы
культурные и физические контакты с иноплеменниками!
Обратный пример – варварское государство Золотая Орда, где
снобизм ее управителей довел население до полной дикости и
исчезновения с лика Земли

Так было, так будет! Иначе – человечество повторит
судьбу гепардов, чей генный импульс к трансформациям ис-
черпан, и эти красивые животные обречены...
Будущее, мне думается, все же за Россией. Только у нас
сохранилась восприимчивость к инородным влияниям, только
мы с детской непосредственностью вбираем в себя части чужих
веяний и народов.

Все ближе осень, все милее мне
моей поры холодное дыханье,
моя душа противится жаре
и комаров тяжелому жужжанью.
В оценке лета я не одинок,
другой поэт отвесил пару строк
с подобной жалобой, но, что поделать – мы
в единый день на свет разрешены
с поэтом тем, поэтому похожи
и иногда несем одно и то же.
И так же осенью мне пишется легко,
и краскам леса радуется сердце,
и склонен я, зевая широко,
назвать его своим единоверцем.

Не будем брать в расчет негритянские племена, ибо там
все давным-давно закончилось. Они не восприимчивы. Допус-
каемый секс не имеет последствий – дурные условия существо-
вания, рабское почитание традиций, СПИД планомерно истреб-
ляют население Африки. Мы – другие. Мы – юны и талантливы,
наша кровь свежа и обильна, наша память свободна от
одуряющих традиционалистких доктрин. Неужели за рутиной
обыденности вы не в силах разглядеть вечный импульс, про-
являющий себя в сменяющихся формах жизни? Стыдно, господа!

Единый, живой мир, единая раса – живой организм,
единство – основа всякого существования, всякой религии,
всякой семьи. Иначе – содомский грех национальной педерас-
тии, грех, ведущий в никуда, отменяющий радость существо-
вания, оскорбляющий жизнь.

Заметьте, где все рушится, там разгул для педерастов:
царствование Николая II, поздний Рим, другие примеры нет
надобности приводить – они очевидны.

Давай слегка передохнем –
неблизок путь,
нам выпадет еще вдвоем
когда-нибудь
стоптать полдюжины сапог,
разжечь костер,
да не помнется из-за ног
травы ковер!
Мы будем в поисках грибов
блуждать в лесах,
мы будем говорить с Луной
на небесах.
Мы будем море бороздить
туда-сюда,
И обойдет нас стороной
опять беда.
И будет золото ворот
ведущих в Рай,
и мы вернемся навсегда
в родимый край.

Конечно, ортодоксальные мыслители и богословы (скорее
церковные чины) против единого мира. Их пугает перспекти-
ва всеобщего падения нравов при подобном раскладе. Они
приводят аргументы вроде тех, что мол, не будет притока
свежей крови, свежих идей, что борьба, столь необходимая
для становления человечества, иссякнет, и в скуке, и во
грехе оно придет к своему закономерному закату, под неиз-
бежным присмотром педерастов, займущих к тому времени все
ключевые посты в управленческих структурах. Пугаться не
надо. Здесь, в этом, просто пример духовного невежества и
слепоты, присущей населению, которое водят за нос по до-
рогам истории. Для него отрешившийся от мирских соблазнов
и педераст, сторонящийся женщин, сливаются в некое двуе-
динство, причем, педераст – предпочтительнее.

И ветка как печенье хрустнет,
и, словно веер, шелестят деревья.
Лес не приемлет ни тоски, ни грусти,
ни пустоты, зовущейся весельем.
В неблизких дачах возятся с плодами,
с постройками трудящиеся. Ими
владеет страсть – преображать руками
рутину дней, замешивая глину,
возводят дом, высраивая грядки
в каком-то псевдошахматном порядке,
и ямы просверлив для туалета,
они достойно проживают лето.
А небо как душа у педераста,
и синева пространства всеобъемлет,
бормочет лес неслышимые сказки,
и кажется субботой понедельник.
И ярко, ярко ягоды сверкают,
и воздух полн медвяным ароматом,
и зайцы скачут, соколы летают,
и дождь сегодня маловероятен.

поскольку более понятен, доступен, объясним. Что толку
рассказывать профану об игре энергий, о внутренних течени-
ях жизни, когда его сознание не приспособлено для принятия
в себя более глубоких истин. Зато педераст, находящий
удовольствие в сношениях с существами одного с собою пола,
открыт для восприятия окружающими. Он как существо иного
порядка, затесавшееся в хмурую обыденность. К тому же,
стремление его к комфорту отвечает тому же стремлению гете-
росексуалиста. Педераст – символ земного Эдема, идеи, на-
шедшей свое завершение в существовании нашего плана бы-
тия-сознания. Всякие народы, вроде тех, о которых
упоминалось выше, являются этническими педерастами. Те же
представления о своей исключительности (богоизбранности),
то же стремление пожить на всю катушку Здесь и Сейчас
Можно говорить и не только о народах, а о правящих кланах,
классах, группах, присосавшихся к привилегиям за счет ос-
тавшейся массы людей.

Скажи мне, фотограф, что гложет тебя?
Открой свою тайну, яви естество,
возможно, ты снимки сушил не любя
святое свое ремесло.
Быть может, ты выполнил плохо заказ,
и совесть терзает твой ум,
не следует горе являть напоказ
в жестокий житейский самум.
Скажи, я, возможно, сниму твою боль
уверенным пассом руки,
как тот сценарист изменю твою роль,
избавлю тебя от тоски.
Доверься. фотограф, я знаю секрет
различных корений и трав,
и снова желанным покажется свет,
и снова окажешься прав
пред сумрачной жизнью гнильем бытовым
своим золотым ремеслом,
потомки твое драгоценное Имя – В а д и м
занесут в каталог.

Нужно соединяться, скорее отказаться от иллюзий разобщен-
ности, ибо нам и так никуда не деться друг от друга. Но на
каких основаниях должно произойти подобное объединение?
Русский Сведенборг – Д. Л. Андреев опасался, что объединение
может произойти на низких принципах (здесь и сейчас), что
приведет к безконтрольной тирании и разгулу животной приро-
ды человека. Опасение справедливое... Но... Но, посколь-
ку, подобное притягивается к подобному, то низость не может
вытеснить собою другие планы бытия-сознания, ибо инстру-
ментов для подобной операции не имеет. С другой стороны,
в Рай за уши никого не утянуть. Нужно распределиться, ко-
му – кесарево, кому – слесарево и жить в соответствии со
своими данными, поставив во главу угла терпимость и почи-
тание законов, смешанное с трепетом перед благодатью. При-
чем, законы должны быть иными – близкими к объективной ре-
альности, т.е. разнообразными,

Пыль на стеклах твоих сообразна
представлениям живших до нас –
им казалось на лестнице грязной
золотой прорастет ананас.
Прорастет из проплеванных трещин
из колючего жара стыда,
из промежности высохших женщин,
что невинность блюли иногда,
из смолистого запаха елей,
из детей, выпускающих газ,
из простудой дышащих апрелей
золотой прорастет ананас.
И когда он округлою бомбой
очарует измученный мир,
солнце светом зальет катакомбы
на берлоги похожих квартир.
И коснется живущих отрада,
и слеза навернется на глаз.
Золотой, милой сердцу наградой
на помоях созрел ананас.

зависящими от свойств тех или иных социо-биологических
групп населения. Наказанием может служить отлучение от своей
группы, перевод провинившегося на другой уровень бытия, в
другую среду. К примеру, нетрадиционно ориентированный ин-
дивидуум попадает в традиционное общество.

Что его ожидает?
То-то...

Возрождение законов Ману на едином пространстве Земли и
будет тем золотым веком, о котором так много говорили
большевики.

Иного голоса не различить среди
шумов однообразно-монотонных,
как иногда не сосчитать колонны
маячащего храма впереди.
Иные дали застилает сумрак,
размазанный в полях, тяжел и нем.
И гаснет, словно брошенный окурок
луна, и небо как сапожный крем.
Но в дни иные насыщает солнце
свои созданья светом до отрыжки,
и соки наполняют кочерыжки,
и кроликов не хапают питоны.

Законы Ману. Каждый на своем месте, отведенном ему по
праву дара. Не о том ли мечтали все реформаторы от Рама до
Гимлера? Но во все времена происходила путаница: какая-то
часть недостойных всплывала наверх, какая-то часть необхо-
димых осваивала изнанку жизни. Почему? Что приводило к
столь неутешной картине? Родственные связи? Влюбленность?
Чувство долга? Более достойные мотивы? Что?

Возможно законы Ману были писаны не для людей, возможно
люди их знали понаслышке, неправильно интерпретировали?
А может, они реальны лишь в другом пространстве, пространс-
тве, свободном от природы? Даниил Леонидович подошел
вплотную к этой проблеме. Он выдвинул грандиозный план
преобразования ландшафта Земли: вместо дебрей – парки, са-
ды. Животных – очеловечить, насекомых – пока оставить, как
самых негибких и инертных, придет, мол, время – сами преоб-
разятся. Но почему-то он подошел к проблеме с внешней, эк-
зотерической стороны, рассчитывая на помощь религиозных
общин и этически ориентированных мирян. Оно и понятно,
т.к. план сознания, из которого он черпал вдохновение, не
очень высок, он обозначен в оккультизме как астральный или
витальный (по Гхошу) мир.

Оправдывать свое существованье
приходится не кровью, но мочей
(не самое приятное признанье,
но что поделать? Коль не горячо,
но холодно сознанье. Пожалуй,
оставить нужно блеф степенных жалоб,
но как? – животрепещущий вопрос,
который не несет в себе ответа.
Не докурив остаток папирос,
нелепое перегорает лето.

Иначе – это мир чувств, следуя которым, нетрудно обма-
нуться. Сущности, обитающие в этом пространстве, прожор-
ливы, равнодушны к злу и добру, ибо, то и другое для них
только повод закусить. В этой области располагаются из-
вестные всем Рай и Ад, но до Царствия Божия оттуда палкой
не докинешь. В принципе же, астральный мир есть мир чис-
тых иллюзий, с ним хорошо знакомы пациенты психоневрологи-
ческих учреждений. Путешествующий по этому плану, встреча-
ется один на один с собственными фантазиями (как и с
фантазиями других), в тибетской традиции место сие обозна-
чено как Хоинид Бардо. Однако, видения Андреева все же,
кажется, не ограничивались этим планом бытия, кажется,
некоторые из них принадлежат ментальному миру, но подт-
верждений тому нет. Скорее, наоборот, поскольку культ,
предложенный нашим соотечественником, не слишком продуман.

Но культ всегда – дело второстепенное. Андрев поставил
проблему, показав своим творчеством чего оно стоит пред
первообразом. Получилось захватывающе тускло. Разочарова-
ние сравнимо с разочарованием от плохого шоколада в яркой
обертке. Но тем не менее, он смог показать всем нам во что
способен поверить невежественный интеллигент, не обреме-
ненный глубоким знанием соответствующих вопросов.

Спасибо за это, Даниил Леонидович!

Последний лист, прими мою печаль
немую, тихую как в зале ожиданья
уснувшую на кителе медаль.
Я изучил науку расставанья...
Так написал другой и о другом,
но всем подходят тающие строки,
всему на небе существуют сроки,
когда движенье застывает льдом.
Но я познал науку возвращенья,
и я постигну таинства твои,
моя душа, мое преображенье,
мое стремленье к свету и любви!

Мир вам!

Да, все же праведного существования явно недостаточно
для прорыва в иную реальность. Но двадцатый век дал и дру-
гой пример, более яркий, постижения основ существования.
Им стал Шри Ауробиндо Гхош. Он показал на что способен че-
ловек, а что ему не дано. Нет смысла здесь пересказывать
его жизнь и учение, они и так достаточно известны, но
главную проблему – проблему преображения тела в совершенное
и бессмертия на земле и ему не удалось разрешить.

Противоположной Ауробиндо фигурой можно считать Георгия
Гурджиева. Практический рассудок армянского грека не допус-
кал подобных иллюзий. Он твердил об экономии внутренних
ресурсов, о возможности (для немногих) перехитрить неумо-
лимых управителей судеб. Никаких перспектив для большинства
людей Гурджиев не обрисовывал. Оба умерли где-то в середине
века. В середине века оставил тело и Даниил Леонидович.
На вопрос почему в одно время столь разные люди занимались
подобными вещами и достигли в них определенных степеней со-
вершенства могли бы, наверное, ответить некоторые астро-
логи, а мы, пожалуй, закроем эту тему.

Как странно, лишь вчера
мне не хотелось жить,
казались вечера
неимоверной пыткой,
а ныне – весел я
и, проявляя прыть,
серебрянную нить,
казавшуюся зыбкой,
преображаю в
серебряный канат
и знаю почему
я этой жизни рад.

Если историческая роль выдающихся личностей еще как-то
угадывается, то жизненная задача людей малоприметных куда-
более загадочна. И никак нельзя сказать, что их жизнь менее
наполнена событиями, переживаниями и впечатлениями, но к
чему они, что за ними стоит не поддается анализу. Подоб-
ные жизни возможно лишь описать (чем. впрочем, и занималась
русская литература). Наверное, поэтому русская литерату-
ра и приобрела свой загадочный флер, в котором ничто и
нечто совершенно неотличимы.

Какой Гете стал бы расходовать гусиные перья ради Карамазо-
ва и Канашева, Каратаева и Мельчакова, Улиты и Тоси?
Всяким швейцарцам подавай хотя бы Кнехта, всяким аргентин-
цам – хотя бы Авеэроса. Наш же писатель не станет рассмат-
ривать подобных героев, во-первых, потому, что вряд ли
знает о них, во-вторых – потому, что они для него слишком
ясны, примитивны, роботообразны. Можно ли представить
себе Веретера или Фауста в ситуации Тоси? Нет! Нет и нет!

А Тосю – можно!

Для ясности – история Тоси:

Шестые сутки моросило. Небо совершенно слилось с неприг-
лядными в своей одинаковости домами, задуманными в ка-
ком-нибудь безвестном кб как уютные ячейки для жилья, неп-
лохо смотрящиеся в картоне, представлявшем собою, перспе-
ктиву застройки микрорайона,

Теряет смысл написанное в гневе,
теряет смысл написанное в холе,
поэзия – не ожиренье в хлеве,
но музыка в полете произвольном,
где каждый звук – тебя нашедший мир,
где Богом – Бог, а не пучок канонов,
где времени кочующий сатир
нам не указ, у ветра – нет законов!

но совершенно нерадующие глаз въяви, т.к. удручающее их
однообразие плохо сказывалось на психике проживающих в них.
К счастью, Тося жила в старом доме. Пусть бесконечный ко-
ридор, пусть комнаты-камеры, общие грязные кухни, но все
же, не то белое беспросветное уныние, что было присуще до-
мам построенным позднее. Но сегодня, на шестой день га-
денъкого циклона, Тосе стало не по себе и в своем, выгодно
отличающемся от прочих, убежище. – Варварство, какое вар-
варство! Живем как скоты,- думала она вычищая зубы.
– Почему? За что, за какие такие прегрешения я вынуждена
прозябать в подобных условиях? Вслед за Цветаевой, я могу
повторить ее слова, обращенные к Нему: «Мой милый! Что
тебе я сделала?..» А может и не милый, а – любимый? Один
хрен! Что тебе я сделала? Молчит. Всегда молчит. Немой!
Гад!, – Тося выплюнула беловатую водицу из полости рта,
улыбнулась зеркалу. Зубы торчали яркими сияющими белизной
рядами. – Сколько их у меня? Кажется трех недостает. Нет –
четырах.... – Тося сомкнула зубы. – Лето, а солнышка мы
не видели. Кажется, тепло навеки нас оставило, забыло о
том, как мы его ждем, как радуемся каждому лучу, как тре-
пещем от ласковых прикосновений южного ветерка... – Тося
всматривалась в свое отражение, словно пыталась увидеть
какой-то тайный знак, который смог бы все прояснить, пос-
тавить на свои места. Знака не было. – Все кончено, ждать
от жизни нечего, я сыта той долей разочарований,

Оставь, дружок, иронию скопца.
Тебе к лицу хитон меланхоличный,
для твоего ничтожного лица
нейдет ни лоск, ни выговор столичный.
Хотя, возможно, в городе большом
звездой пластмассовой ты скоро воссияешь
над прочими с бесформенным лицом
и станешь уверять других, что знаешь
какой-то обязательный секрет,
но дело в том что ни копейки нет
за фразами. Сплошная катаракта
тебя ведет по жизненному тракту.

что была отпущена мне невесть кем в избытке для столь
короткого века. Мне нужно уйти... уйти... ти... Но прежде,
чем сделать это, необходимо помыться, югрязь везде неприятна,
всюду гадка. Тося не спеша вернулась в комнату, припасла
мочалку, шампунь, мыло, как хозяйственное, так и туалетное,
полотенце, сланцы и белье. Неторопливо отправилась на пер-
вый этаж, где располагалась ванная комната, прикрыла за
собою разбухшую от сырости дверь.

... Жирные струи спадали по жирному телу, собирались в не-
большой поток под ногами, исчезали в дырке, проделанной в
бетонном полу. Под струями было тепло, но стоило отойти в
сторону, чтобы намылить мочалку, как промозглость заплес-
невелых стен начинала передаваться телу, оно покрывалось
гусиной кожей, тверденело. – Старая я стала и некрасивая, –
думала Тося, – А мне всего сорок шесть, многие в моем воз-
расте повторно выходят замуж, но разве я смогла бы это се-
бе позволить? Разве это тело достойно любви и обожания?
Какое-то тумбообразное, слишком широкое и тугое, с волос-
ками, тело это не смеет претендовать ни на что! Но его
когда-то любили, еще как любили!

Привет тебе, мой поздний адресат!
Твой обраэ тускл и несколько помят
в майн памяти янтарный фотоснимок -
что ожидать от всяких там картинок?..
Я стал иным – почти не пью, уже
растет живот на отведенном месте,
все как у всех и, право, честь по чести
любуюсь я совместным неглиже
с подругою. Покалывает темя
нечасто мысль, как правило бывает
сие не днем, но в бархатное время,
когда наш город бледный засыпает.
О чем еще? – я свыкнулся с одышкой,
к чему вниманье обращать на это
и вызывают у меня отрыжку
стихи, дороги, старые котлеты,
слова, философы, собаки, Модильяни
(и прочие художники), пропойцы,
дома, посуда, крик – Москва за нами!
Алгол, Антарес, Артаксеркс и Солнце.
Прощай, однако, не побеспокою
твое вниманье всякой дребеденью,
известно ныне – кто чего достоин,
кому любовь дарует населенье.

От любви рождаются дети, и у меня появилась дочка. Она
повторила путь всех дочерей: росла, росла и выпорхнула из
родительского гнезда. От любимого остались алименты, да и
те прекратили поступать по совершеннолетии Леносика. И она
родила, и у нее растет дочь, и ее любовь обернулась поч-
товыми переводами... Потом появился Слава – маленький рас-
четливый хохол, он увел моих девочек. Я знаю! Я чувствую,
что им ужасно живется, я вижу, у Славы комплекс коротышки,
он замучает Леночку, он ненавидит мою внучку! Тося зау-
хала, слезы, брызнувшие из глаз, соединились с потоком
воды, исчезали вместе с нею в дырке, прорубленной в бетон-
ном полу. Тося перестала воспринимать холод.

Мельчаков оглянулся и юркнул во тьму,
сердце зайцем дрожало в груди –
(если выбрал из многих такую судьбу,
то не хнычь, но достойно иди
по проталинам жизни, где не тает навоз
после долгих эпических зим,
так по сломанным рельсам спешит паровоз,
окрыленный желаньем одним –
превозмочь суицид бесполезности дней,
через муки достигнуть вершин,
где в сияющей каше жемчужных огней
нами правит Святой Господин.
А пока – в скорлупу, где обосанность стен,
где неубранный сушится кал,
где заместо кровати – газеты и мел,
вместо сна – безбытийный провал.
Не печалься, мой друг дорогой Мельчаков!
Плюнь на мух, на клопов и мокриц.
В новой жизни спадут неудобства оков –
ты родишься на озере Р и ц а.
Среди гор ты познаешь, следя за лучом,
гармоничность и свет бытия.
Овладеешь бессмертья желанным ключом,
станешь мудрым как ... з м е я.

Дома она оделась во все чистое, расправила кровать так,
что покрывало стало идеально ровным, стерла пыль со стола
и телевизора. Затем она написала записку и воткнула ее в
дверь соседки. Записка гласила: «Ольга, вернешься с ра-
боты, загляни ко мне, это очень важно. Тося.»
Она легла на пол, вытянув ноги, быстро заглотила при-
готовленное снотворное, стала ждать. Вскоре комната исчез-
ла...

Соседи обнаружили Тосю там, где она заботливо устроилась.
Вызвали скорую, сделали промывание желудка, положили в
больницу. Когда Тосю увозили, стоявший внизу Миша расска-
зывал приятелю о поездке в Оптину пустынь, где он занимал-
ся астральным сексом.

Все пропахло кошачьим дерьмом,
все пропитано скукой, и ленью,
те же лица за пыльным окном,
те же строки в стихотвореньи.
Обожая размереннный быт,
упускаешь пульсацию жизни,
и повешенный также висит,
и в тридцатых поют – ... ярче брызни!
И соседка – оживший картофель
под окном упрекает ребенка,
и, снимающий комнату Тофик,
хищно зырит на пьяных бабенок.
И на даче копается Анна,
и ругается с кем-то Георгий,
и читает стихи Капитанов
о бреде неумереннных оргий.
Но из этого серого пепла,
из понурого чада застоя
вырастает зерно молодое
в кое-что, что еще не окрепло,
но значительным быть обещает,
в небеса запустить свои ветви,
не балакать за чашкою чая,
но повешенных вынуть из петли.
3 д р а в с т в у й, племя младое,
незнакомое!

В комнату свою Тося так и не вернулась. Лена и Славик,
пока та лежала в больнице, выхлопотали место в больнице
для умалишенных, где та могла бы спокойно жить под прис-
мотром добрых и мудрых врачей и медсестер...

После случая с Тосей дождь прекратился. Примерно недели
три стояла прекрасная погода, и многие в доме сумели запас-
тись ягодами – черникой и земляникой. Малины в тот год бы-
ло мало.

На маленьком острове в море
усни и, не помня тревог,
вернись на проклятое поле,
где кончились сотни дорог,
вернись и представь что случилось
в той Богом забытой глуши
к тебе охладевшая милость
и не запоздает Груши.
Что в страхе бегут англичане,
что снова с победой полки,
но раненый пулей случайной
ты в смертные сходишь силки.
В желаньи погибнуть достойно,
с улыбкою кануть во тьму
на том изувеченном поле
отказано было ему.
И маленький остров последним
прибежищем стал для того,
чей голос был зовом победным,
чья тень была ярче всего
ему современного мира,
чья шляпа – магический зонт,
раскрытый над временем сирым,
да будет широк горизонт!

Наполеон в 14 году, как и Тося, пытался покончить жизнь
самоубийством. Ему, как и Тосе, не удалось этого сделать,
но, в отличии от нее, он подошел к делу со всей серъез-
ностью, т.е. записки соседям не оставлял. Но, то ли яд ис-
портился за много лет, то ли организм Наполеона был слишком
здоров, может и история требовала от своего актера доигры-
вать действие до конца, так или иначе, с ним ни хрена не
произошло. Правда, Наполеон в отличии от Тоси все же поя-
вился еще раз в своем дворце, на следующий год, но триумф
продолжался недолго, а далее, отправленный союзниками к
черту на кулички,

Нас приглашает на обед
(во сне)
артист Менглет.
На блюдечках (бутылочного цвета)
омлет,
вино молдавское, сосиски и щербет ;
салат, лукум и ассорти,
а так же, господи прости! -
Арбуз,
что страстью наполняет,
что видом лишь одним пленяет...
Неторопливый разговор о том, о сем
Затейливую чепуху
несем,
стараемся предугадать
сюжет,
но нам не дано предугадать его...
Пусты тарелки, съели угощенье,
пора свое готовить пробужденье,
пора, пора в промятую кровать
в которой нам привычно почивать!

он под присмотром коменданта Св. Елены закончил в тишине
свои дни. Возможно, через много лет часть его сущности
воплотилась в безвестной женщине из Ярославского барака,
возможно, именно она толкнула Тосю на необъяснимый поступок,
но на сей вопрос смогут ответить лишь будущие поколения ис-
следователей, да и то вряд ли. Но, если разобраться, то нам
с тобой, читатель, нет до этого никакого дела, а, если
кто и испытывает интерес к подобным проблемам, то интерес
этот – ложный. Кто со всей ответственностью осмелится ска-
зать: – Я живу тем-то!, либо – юнец, либо – глупец, либо -
человек корыстный, что, в принципе, то же самое, что и
глупец. Как говорил Будда: «Тени, тени и еще раз тени...»

Кто такой Телемак?-
чей-то сын или сват.
Телемак – это тело дождя.
Где теперь Телемак?-
почивает в гробах,
сразу в трех –
жизнь не прожита зря...
А отец Одиссей рассекает моря –
ему мил бирюзовый простор,
ионийский слепец ему лил якоря,
а затем описал этот вздор.
Описал и завял, но другие певцы
продолжают ему подражать,
и шагают толпой молодые отцы,
прославляя Великую Мать.
И шагают к пивной и плетутся домой –
бабе – в морду, а тело – в кровать...
Гектор! Будь осторожен,
следи за собой
и оружием,
т а к твою мать!..

Как странно переплетаются жизни неизвестных друг другу
людей! Скажем, проблема наследования волновала не только
Александра, но и Канашева, но как личность Канашев был без-
условно ярче, круче.

Итак, у него умирает мать. Такое бывает со всяким, но в
отличие от других, Канашев и не думал размазывать сопли.
Да и то – мать была высохшей, лимонного цвета старухой,
давно больная раком желудка, как бы уже сомневавшейся в
собственном существовании. Она всегда неслышно проходила по
длинному, темному коридору, заставленному соседскими шка-
фами, проходила так, что ни одна половица не скрипела,
вступая во взаимодействие с ее ногами.

Вчера хотели выебать чижа,
но он не дался,
всем телом ерепенился, дрожал,
ругался.
Оно и верно – недалекий чиж,
не очень...
Егонный образ мизерен как шиш
побочный.
Порочен он, но несколько плюгав,
иссохся...
Пущай его отведает удав
весною,
а после размышляет о своей
удаче,
а далее от боли в животе
заплачет.
Вчера хотели отпилить чижа,
и хер с ним...
Один лишь конь бывает моложав
до пенсии.

Иногда, спьяна, Канашев ее попугивал: – Молчи, мать!
А то – выебу. На что старуха отвечала всегда глубоким вздо-
хом, показывая свое разочарование в родственных связях.
Зимой бабка опочила. Она ушла также незаметно, не скрипнув
половицей. Пришлось несколько перестроить быт. На недолгое
время похоронные заботы стали основными для семьи (кроме
Канашева в комнате жили жена и дочь-восьмикласссница).
Старуха, вся в черном, с перетянутыми руками и челюстью,
лежала на голой железной кровати в ожидании гроба и не ше-
велилась. Появился гроб, тело втиснули в сухую сосновую
коробку, прикрыли ноги простыней, приклеили ко лбу бумаж-
ку с поминальной молитвой. Иногда заходили в комнату любо-
пытствующие, пялились на тело, вздыхали и уматывали.
Ближе к ночи бабки, населявшие дом, потянулись в комнату
Канашевых.

Пал стрелою в пяту пораженный, Ахилл –
просто случай иль воля богов?..
Он прославился тем, что в пещеры могил
отправлял гекатомбы врагов.
Был не злобен, да только рука нелегка –
мог и дротиком, мог и мечем...
Что ему облака? Что ему потроха?
И погибель ему нипочем...

Обычай предписывал им провести с покойницей ночь, дабы
ей не скучно было лежать одной перед последним путешествием,
предстоявшим завтра. Женская часть семейства ночевала где-
то в другом месте, ибо у Люды (дочери) нервы были слегка
расстроены и мать, опасаясь припадка, увели ее от столь
несимпатичного зрелища. Бабки сели кружком возле гроба.
Постепенно завязался неторопливый разговор. Воспоминания,
молитвы произносились полушепотом, казалось, темперамент
покойницы передался ее подругам, так получалось, что она
переросла свое сухонькое тельце и размножилась во всех
здесь присутствующих. За окнами выключили фонари, в доме
было тихо-тихо, как бывает только перед грозою, когда все
застывает в тревожном ожидании. Гроза не заставила себя
долго ждать...

В коридоре, подобно звуку колокола, раздались тяжелые ша-
ги. Кто-то неумолимо приближался к двери. Старухи сжа-
лись.. От пинка дверь, хлопнув, распахнулась. На пороге
стоял Канашев, пьяный, страшный и однорукий. – Все – нахуй
отсюда!, – громко приказал он. Спорить с Канашевым никто
не решился, старухи гуськом высыпались в коридор, причем
последняя из них получила такой страшный пинок в задницу,
что не смогла утром присутствовать на похоронах. Канашев
мутными глазами оглядел комнату. Посередине на столе ютил-
ся гроб. Лежавшая в нем женщина казалась щепкой, до того
она была суха и мала. Он медленно стал надвигаться на ле-
жавшую неподвижно мать.

Все возвращается к извечному Творцу,
но, достигая мыслимых пределов,
в нас умирает жизненное тело,
преображаясь в мелкую пыльцу,
и тело знанья умирает тоже –
знаком удел и подведен итог,
без формы, без волос, ногтей и кожи
нас принимает бесконечный Бог.

- Жарко! Жарко!, – хрипел Канашев, сбрасывая с себя
одежду. У гроба он был почти раздет. Трусы не поддавались
плохо слушавшимся рукам, он с силой рванул резинку, рванул
ткань, клочья трусов упали на пол. Носки снимать Канашев
не посчитал нужным. Тяжело дыша, он уставился на покойницу.
Смотрел долго. И вдруг, повинуясь мысли, подскочил к ней
и резко сложил лежащую в гробу так, что она села в своем
ящике. Дикая, неизведанная доселе радость охватила все
существо Канашева, он, словно посвящаемый в мистерии Баху-
са, запрыгал вокруг стола и с криками: – Теперь я хозяин!, –
выскочил в коридор. Он скакал, молотил единственным кула-
ком в двери притихших соседей и кричал, кричал...

Похоронили мать без его присутствия – сказалось нервное
напряжение. Канашев спал весь день как убитый, а вечером,
проснувшись и увидев пустой стол, улыбнулся сладко и ясно,
как младенец.

Через четыре года он спьяну сварился в ванной, причем,
вытаскивавшие его мужики были поражены тем обстоятельством,
что кожа покойника лопалась у него под мышками и это зат-
рудняло транспортировку тела.

Дочь вышла замуж и переехала в другой район, иногда она
приезжает в родительский дом, моется сама, моет соба-
ку, видимо там, где она теперь живет, условий для этого
нет.

Мы знаем больше, если полагать,
что знания досужая наука
наполовину состоит из звука
пустого и не более чем пук
вся публика от Кляйна до Толстого.
И развивая свой никчемный дар,
мы можем развиваться всесторонне,
объедки сыра жалуя вороне,
да изучая творчество татар
от Габдуллы Тукая до Джалиля,
разматывая жизненные мили.
Расстрачивать приятно, так сказать,
раздавший все, спокоен за убытки
минувшие, а будущие пытки
его минуют, ибо – нехрен взять.
Бросая медь направо и налево,
старайся все же намозолить взор
какой-нибудь кудрявой королеве,
дабы произвести на свой позор
потомства пук, да манускриптов связку,
что придадут желанную развязку
твоей судьбе,
и может кто-то вспомнит непременно
и о тебе.
Хотя тебе от этого...

Конечно, при всем несходстве судеб Канашева и Александра,
при всей, кажущейся противоположности взглядов, воспи-
тания, событий, есть все же нечто общее в героях. Это об-
щее настолько тонко в своей субстанции, настолько разжиже-
но, что заметить его может лишь человек чрезвычайно
одаренный духовно, одаренный примерно так, как был одарен
Томас Пейн – деятель Американской революции, писатель и ма-
сон. Он оставил нам непревзойденное описание встречи с ве-
ликим Александром (македонским), где завоеватель предс-
тает в совершенно новом для нас облике, облике, чарующем
своей непосредственностью.

Вы родились, когда я был цветком,
вы радовались смене дня и ночи,
а я вдыхал прохладу многоточий
и наслаждался бесконечным сном.

Но, как-то раз, затрепетав на ветке,
я приоткрыл жемчужные глаза
и справа от себя, в тени беседки
увидел эльфа. Он сказал:

– Тебе пора, спускайся, ныне – лето.
Тебе подвижность снова суждена,
ты будешь жить на свете том и этом,
и там оставишь наши семена...

Я полетел, и падая, блаженство
движения я ощутил опять,
я радовался смене тьмы и света,
способности влюбляться и терять...

И лишь во сне, на изумрудной ветке,
ожив цветком в приливе полноты,
я понял вдруг, что эльф в цветной беседке –
т ы

Близок к традиции Пейна писатель Мамлеев, но он, на свою
беду, связался с дворянами, и за клочок земли в Бессара-
бии дал подписку о неразглашении известных ему фактов ок-
культных злоупотреблений. Может быть молчание Мамлеева объ-
ясняется иными причинами, и нечистые на руку дворяне только
используют его имя, чтобы такими манипуляциями запятнать
его. Но опять же ответить на это некому и отвечать за это
никто не собирается.

Россия замерла в ожидании, но Мамлеев молчит. Тягостно,
тягостно, братья и сестры... Но неужели не найдется челове-
ка, способного ограничить дворянский произвол? Неужели,
перевелись на земле Русской богатыри?

Бодлер хотел изящной мандавошкой
зарыться в прелести сонливой великанши,
любитель пирожков с капустой – Брюсов
надменно выдавал себя за мага.
Фон Клейст стремился в заунывных пьесах
к слиянью с Богом через рукоблудье,
Аленушкою бредил Вознесенский,
проквакивая вирши о России.
Как много их, чернильных волонтеров
мечтало о короне несравненной,
вибраторами сотрясая воздух,
они под солнцем выгрызали место.

О, где ты, былое единодушие в писательской среде, когда
в едином порыве, служа отечеству, писатели двигали горы,
разворачивали реки вспять, получали пайки, изгоняли из
своей среды гнусных шакалов! Иные времена, иные нравы...
А как было бы заманчиво, значительно и замечательно, если
бы обнялись Арабов и Байрамов, Втулкин и Евтушенкин, Ива-
нов и Козлов! Как радовались бы, глядя на них, всякие
Пильняки и Бабели, Орловы и Сорокины, Дюренматты и Гиль-
дестерны! Каким пафосом было бы пропитано появление всяко-
го деятеля культуры в среде производителей материальных
ценностей! Как жадно ловили б обыватели каждое слово наших
духовных водителей! Был бы, наверное, возможен и такой
вариант: каждой области отводился бы свой комиссар из пи-
сательской среды, он мудро уточнял бы указы администрации,
был бы арбитром житейских и духовных проблем, возникающих
в данном регионе. Как расцвела бы наша страна под мудрым
писательским присмотром! Каждый из управителей воспел бы
свой край, его гимны знали бы все, населяющие отведенное
ему место. Бок о бок с ним трудился бы композитор, рядом
с ним – художник и архитектор. А все бы они выбирались на-
родом на определенный срок, к примеру – пятилетний. Каждые
пять лет на площадях устраивались бы состязания претенден-
тов.

Чужую пошлость выдай за свое
понятное немногим озаренье –
рецепт беспроигрышный для стихотворенья,
но не забудь накинуть легкий флер
на это дело, ежели раскусят,
то станут обзывать тебя поганым,
занудливым и беспринципным гнусом,
испитым лабухом в блевоте ресторанной.
Но если дело выгорит – известным
для многих невзыскательных двуногих
ты станешь, и откроются пороги
для мэтра, длинноногие принцессы
с тобой разделят жидкости и ложе,
и все простят тебе тупую рожу.

При большом скоплении народа они услаждали бы нас своими
райскими песнями, показывали бы эскизы, проекты застроек
и т.д... Но это, так сказать, капитальные празднества, а
фестивали можно было бы проводить с более частой периодич-
ностью. скажем – раз в год, полгода, а то и каждый месяц,
каждый выходной. Каким счастьем лучились бы глаза наших
детей, как оздоровился бы нравственный климат наших городов
и селений, какой веселой, светлой и поэтичной стала бы
наша жизнь! Конечно число пишущих сократилось, бы, но это
было бы только на пользу как самой литературе, так и насе-
лению. Поганой метлой были бы выметены все псевдорадетели
державы, не видящие вокруг ничего кроме отбросов, дикости
и фальши. Была бы навек похоронена всякая тягомотина вроде
писаний графа Толстого, неврастеника Достоевского и всяких
там Пришвиных, буниных, стейнбеков, соколовых-микитовых,
мюссе. Зато осталось бы и плодоносило все самое ценное,
емкое, глубокое. К писателям вернулось бы уважение, напо-
добие того, что питают народы востока к своим ашугам,
уважение заслуженное, живое и непредвзятое. Путь объеди-
нения рождает и новое отношение к творчеству.

Земля казалась синим апельсином,
залил туман проплешины полей,
Рубцов запел протяжно о России,
а я запел о женщине своей.
Отныне заблужденье невозможно,
слова не лгут и не мешают нам,
освободившись от одежд дорожных,
мы голыми купаемся в тумане.
Безумные объятия любви!
Вскипает лимфа,
как благодатны родинки твои,
лесная нимфа!
Как радостно соски твои ласкать,
моя царица!
Такое невозможно описать!
Мне это снится!
Рассвет, расцвет, жужжат приятно осы,
заря, надев на шею рушники,
нам улыбнулась, вековые сосны
завидуют теплу твоей руки.

А кем является писатель в наше время? С каким ликом он
он являет себя народу? Правильно! Не с ликом, но с
рылом, если он обеспечен, не с ликом, но с рожей, если
он недоволен и неизвестен. Какая гадость! Как это все
низко и стыдно. Но писатели сами начинают понимать всю
ущербность подобного существования. Бессознательно они
сбиваются в кучи, выясняют отношения друг с другом, зло-
бятся. Необходим мудрый арбитр, способный рассудить и
расчленить слипшуюся писательскую массу, арбитр, способ-
ный обозначить все и вся, расставить всех по своим местам.
И такие арбитры есть! Необходимы специалисты, которые
составляли бы гороскопы, по пульсу и цвету глаз определяли
бы талантливость или противоположное качество данного инди-
вида, обучали бы его таинствам ремесла. Необходимо соб-
рать всех соотечественников, обладающих паранормальными
способностями, пригласить тибетских и бурятских экспертов

Когда каплун усядется на вертел
в пивной небросской у пяти дорог,
обнимутся новорожденный Вертер
и престарелый алкоголик Блок.
А небеса таинственны и серы,
а звезд на небе – не сочтет и Бог.
Шагают по пустыни дромадеры,
а на горбах верблюдов – Вертер-Блок.
И время катится как сизифова гирька,
и близится обещанный итог,
И встретят на пороге нас не Цвирка,
но Вертер и его напарник – Блок.
И белозубо и лицеприятно
укажет нам назначенный чертог.
Врет астроном, что солнце в грязных пятнах –
не пятна то, а Вертер и А. Блок.

обратиться за помощью к монастырским старцам, неплохо
зарекомендовавшим себя в деле постижения душ. И дело – пой-
дет. Конечно, необходимо не допускать злоупотреблений, но
злоупотребления – ремесло шарлатанов, а с ними разговор у
нас будет короче, чем разговор инквизитора с еретиком.
Клеймо на лбу, обрезанныые уши и нос хорошо защитят нас и
всех остальных от обмана. Никакой вседозволенности и рас-
пущенности в этих отраслях жизни допускать нельзя! За вся-
кую глупость придется расплачиваться не только нам, но и
нашим потомкам Бог весть какое еще время. Вся беда современ-
ного мира состоит в том, что слишком много, не скажу него-
дяев, но людей неуместных имеют наглость занимать не свойс-
твенное им положение! Происходит это от того, что
появилась воможность высвобождения части, и большой части,
людей из сферы производства. С такой порочной практикой
нужно покончить! Страдают все, но все молчат, парализо-
ванные сказками (корыстными) о правах человека. Все зна-
ют, что сии права – фикция, но держатся за нее, одурма-
ненные пропагандой

Уже полгода как нет С.Г.,
недавно меня посетил С.Б.,
о многом я узнаю случайно,
совсем обо мне забыл Чеканов.
Слова потеряли блеск,
купаться скучно, не тянет в лес,
и впереди – туман, как вначале
звучит увертюрой тема в финале.
Все-таки что-то меняется – интерес
переместился в область иных забот,
тот, кто цеплялся в ноги, давно исчез,
тот, кто пока не умер, другим живет.

Конечно, общество в состоянии себе позволить содержание
энного количества дегенератов, больных, иждивенцев и т.д.,
но глупо было бы сохранять за ними все права и привилегии,
которые не нужны ни им самим, ни тем, кто их содержит.
Для эрзац-категорий населения необходимо создать резерва-
ции, где они могли бы существовать со своими вкусами и
способностями, но они были бы ограничены в гражданских и
избирательных правах, существовал бы ценз деторождения,
занимания определенных должностей и рабочих мест, не гово-
ря уже о свободе перемещений. Т.е., они существовали бы на
положении, своего рода, почетных пенсионеров, т.к. эти
ветви человеческих родов пришли в упадок, и нам оставалось
бы проводить их на заслуженный покой в запасниках вселен-
ной. В особо тяжких случаях поражения нервной системы и на-
рушениях установившегося порядка вещей рекомендовалась бы
кастрация и стерилизация. Гуманизм диктует нам столь жест-
кие условия, т.к. множить страдания людей было бы бесчело-
вечно.

Другие группы населения тоже делились бы поступенчато на
различные касты в соответствии со своей одареннностью.

Я не испытываю трепета перед эхом,
мне чужд и скучен Велимир слоеный,
я вспоминаю прошлое со смехом,
но иногда и с миной удрученной.
Как многие не помню о деталях
когда-то приключившихся событий,
и мы, и нам когда-то изменяли,
но я и здесь не делаю открытий.
И кто способен заявить: – Я знаю!
Пусть бросит камень в согнутую спину,
я сей предмет в покое оставляю,
свои пути пройдя наполовину.

Причем и здесь существовал бы избирательный ценз, воз-
растающий по мере отдаленности касты от наивысших. Таким
образом, мы смогли бы продублировать на нашей планете ко-
смические законы и выровнять наше существование относитель-
но остальной Вселенной. По мере возрастания прав, возрас-
тали бы и обязанности. С человека, принадлежащего к
низшей касте, никто не стал бы спрашивать невозможного,
но любые поползновения к неоправданному переходу на более
высокие ступени, решительно пресекались бы. На самой вер-
шине стояли бы управители, свободные от любой привязан-
ности, кроме служения истине, которые следили бы за общим
положением вещей и имели бы право судить и рядить. Для не-
которых одаренных представителей низших каст существовала
бы возможность подняться на более высокие ступени, но эта
возможность была бы связана с полной трансформацией личнос-
ти. И наоборот, было бы предусмотрено нисхождение не спра-
вившихся со своими задачами индивидов, нисхождение, в за-
висимости от объективных причин как временное, так и
постоянное, хотя, на практике подобные ситуации почти не-
врзможны, ибо человек, отмеченный божьей печатью, всю
жизнь подготавливался бы к свойственной только ему роли.

Кто-то глаза пучит,
кто-то ножи точит,
кто-то схватил насморк,
кто-то не спит ночью.
– Это поэт Пушкин,
он полюбил карты
и, не смотря на насморк,
играет с азартом.
Герман глаза пучит,
нож Пугачев точит,
Пушкин не спит ночью –
все сочиняет.
Каждый из них кончит,
скажем так – не очень...
А за окном – новый
день наступает.

Две вещи открывали бы путь наверх – гениальность и
стремление соответствовать своему внутреннему, настоящему Я.
Все другие мотивы – вздор и в расчет не принимались бы.
Никакой Вознесенский не мог бы купаться в иллюзии своего
положения, никакой Муталибов не мог бы получить в управле-
ние страну, да и стран бы к тому времени уже не существо-
вало.

РОССИЯ должна взять на себя бремя ответственности объ-
единения планеты. Для начала ей необходимо все незалежные
области, отторгнутые от нее предательским белорусским до-
говором. Необходимо прекратить практику, когда в баньках,
под пивко и венички решаются столь серьезные вопросы. Необ-
ходимо людей соответствующих уровню резервации, поместить
в отвечающие их сущности места проживания.

Наполеон, заступивший на должность Первого консула,
нашел в казне 175 тысяч франков, в стране царили разбой,
повальное воровство. взяточничество, запустение. За пол-
года он истребил разбойничьи шайки, наладил финансы, ук-
репил правопорядок.

Над головою – множество миров,
в лагуне рыба плещется сердито,
средь жителей антильсих островов
нечасто попадаются бандиты.
Бандит, что волк – нашкодил и в леса,
подальше от людского самосуда,
но берег лыс на дальних островах,
и не воруют в хижинах посуду.
К тому же плод тропический – кокос
преобразует темное в святое,
где солнце правит – черт не сунет нос,
дабы смутить поток на водопое.

Учитывая размеры нашей страны, превышающей Францию по
территории, принимая во внимание другие факторы, можно
подобные меры у нас провести в течении двух лет. В это же
время должно происходить поэтапное восстановление старых
границ. Затем можно будет приступить к главной задаче (ес-
тественно, на данном этапе) – оккупация всего ближнего вос-
тока от Индии до восточного побережья Антлантики, т.е. все-
го бывшего арабского халифата. Захват этих стран обусловлен
как необходимостью пересмотра к энергоносителям, так и
другими оккультными соображениями, говорить о которых
здесь неуместно. Перерабатывающие страны должны быть дове-
дены до грани банкротства для того, чтобы их прави-
тельства сели за стол переговоров на предмет Нового Мирово-
го Порядка. Маммоне должен быть поставлен предел для
влияния, иначе, все существование человечества станет под
вопрос. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» Настало
время выбирать одно из двух. Все здоровые силы Земли под-
держат это начинание. Мы стоим выше национальных, рассовых,
государственных, социальных предрассудков, так что делить
нам с другими. державами, в принципе, нечего.

Переговоры. Решения. Дела.

Волчица на холме капитолийском,
медведица на башне монастырской,
грифоны и чудовища на крышах
в средневековье выстроенных зданий.
Былые архитекторы истлели,
истлели те, кто монстров изваяли,
но камня опозоренные туши
несиротливо пялятся на нас.
И снова взгромождаются на тумбы
отряды новоявленных героев,
и бронзово-гранитные фигуры
нам говорят: – Упейтесь нами, ибо,
то скрытое, что в облике унылом
недвижимое явлено для века,
высвобождает волю человека
для подвигов, свершений и надежд!

Не возникнет и межконфессиональных споров, ибо все кон-
фесии останутся в целости и сохранности на исторически за-
нимаемых территориях. Уважение к мировосприятию наций, к
традициям будет сохранено. Не будет грубого диктата общих
экономических моделей, ибо и здесь будет допускаться вся-
ческое разнообразие, обусловленное культурно-историческими
традициями. Но над-конфессиональные, над-государственные,
над-классовые институты будут активно формироваться для того,
чтобы впоследствии взять бразды управления в свои руки.
Повторяю, сие есть главнейшее и необходимейшее условие су-
ществования Замли как полноценного космического тела.
Всякий, кому дорого будущее его потомков, дел и души,
наконец, поймет о чем здесь ведется речь. Еще Наполеон
двигался. подталкиваемый этой сверхидеей, но и он не был
первооткрывателем. С момента появления человека на свет
появилась и эта идея, проводились попытки ее осуществления,
приносились жертвы во имя ее. Нет напрасных жертв!
Идея жида, она принадлежит к тем немногим живым идеям, в
отличии от массы идей мертворожденных,

Ты почто с тоской зеленой смотришь на меня?
Для чего ты обзываешь валенком меня?
Я не хуже и не лучше прочих,
днем я сплю, а действую ночью.
Если угодно, то я – саттелит духа,
глупых угроз не приемлет мое ухо,
всякая тварь право имеет спорить,
только не трожь грязной рукою совесть!
Совесть не трожь, иначе дам в рыло!
Я не люблю, если глядят криво,
мне не впервой
взгляд твой
косой,
но я не мальчик!
«Лето в пальто плечи свои прячет...»

которая сможет прекратить свое существование только с
исчезновением человека, а как мудро заметил Христос: – Не
было времени, когда человек не существовал...
Следовательно, не было времени, когда не существовала бы
идея единства человечества. И, если на пути Розы Мира
стоит кучка эмиратов, чьи жители любят повторять поговорку:
«Есть три наслаждения: есть мясо, ездить на мясе и вты-
кать в мясо», – то им придется серъезно задуматься о перспек-
тивах своего дальнейшего существования! Добровольное их
присоединение к синклиту разрешило бы многие проблемы, тем
более, что они ничего не потеряли бы, но многое приобрели б.
К тому же, в начале двадцатого века княжество Кувейт
(ныне известное многим) просило у русского царя принять
его в число подданных Российской Империи, но тогда сами
знаете кто управлял страной...

Можно и нужно разрешить такую проблему современности как
геополитическое взаимоотношение Атлантизма и Евразийства.
Но проблема эта, на самом деле, дутая, ибо всегда най-
дется чем угостить кесаря, а чем Бога.

Летом надобно гулять,
травы в поле собирать,
складывать грибы в корзины
в обществе соседки Зины.
Надо плавать в водоемах,
загорать,
на урлу в микрорайонах
наплевать.
Надо ездить на рыбалку,
брать леща,
надо пиво пить из банки
натощак.
Нужно наслаждаться летом
в полный рост,
вечером – читать газету
«Морнинг пост».
Дни бегут за днями, это –
не беда,
ибо лето не вернется
никогда.
Будут траурные зимы
в окна дуть,
все из города грузины
пропадут.

Каждый занят тем, что ему проще дается. И не стоит ду-
мать, что тот, кто владеет сферой развлечений (пороков),
владеет миром, наряду с ним владеет и тот, кто отпускает
грехи. А эти два с удовольствием подчиняются тому, кто
способен примирить их интересы.

И дураку ясно, что ни тот ни другой не могут жить друг без
друга, но всегда необходим третий, который им разъяснял
бы это, т.к. троичность является основой самого существова-
ния нашего слоя. И так, схема проста: конфессии – Роза
Мира – мир или: пряник – рука – палка, или: Сат- Чит-
Ананда (сознание – сила – любовь).

Три карты мечет банк костлявая рука,
дорога далека, ездок устал и сер.
Никто не провожал в дорогу ездока,
лишь дом пробормотал: – Прощайте, офицер...
Но некого прощать и некого казнить,
зеленая рука разматывает нить,
и тянется пока дорожная аорта.
Где встретишь ездока? На пикнике у черта?
В заоблачном кафе, где каждый бармен – ангел?
А может он уже зулусами отравлен?
Где нам искать его? И нужно ль? Не позно ль?
Поля, дорога, вороны, да сосны...

Следует пересмотреть отношение к погребениям. Всем зна-
ком уныло-безобразный вид большинства кладбищ, бессмыс-
ленных и пугающих. Необходимо преобразовать и некрополи в
места приятные и поучительные. Каким образом? Нужно, по
мере развития этого вида техники, исполнять голографичес-
кие изображения (прижизненные) почивших людей, испол-
нять художественно, выявляя все самое характерное в них.
Сии изображения и заменят существующие кладбищенские памят-
ники, причем, варварский, изначально обусловленный
отсутствием топлива в пустынных районах обычай закапывания
покойников, нужно заменить на более эстетичный – сожжение,
но сожжение не в чудовищных по своей архитектуре крематори-
ях, а на природе, среди ласкающих взор пейзажей, торжест-
венно и открыто. Пепел не следует собирать в погребальные
кратеры, т.к. глупо поклоняться праху и смерти, но исполь-
зовать его как удобрение для священных рощ, которые к тому
времени будут посажены. Изображения же людей – живых среди
живых будут тем необходимым напоминанием о тех, кто от нас
ушел, но остался в нашей памяти. Можно будет создавать
мемориалы, где будут запечатлены (в той же технике) ве-
ликие события мировой истории, мемориалы, в которые с
удовольствием будут приводить родители своих отпрысков,

Я лучше всех завязывал шнурки,
я – мастер!
Я требую почтения от вас
и счастья!
Пусть пробегут и сгинут сорок пять
цивилизаций,
но буду я шнурки свои вязать и
улыбаться!
Бесмертие мне дадено затем,
что б мог я завязать
ботинки всем,
кого родила мать.

мемориалы, которые станут туристическими достопримеча-
тельностями, в отличии от нелепых и казенных памятников
наших дней. Те кладбища, которые исторически сложились и
где восстановить облик похороненных там людей не представ-
ляется возможным, нужно преобразовать в парки скульптур,
где лучшие резчики по камню смогли бы показать свое мас-
терство. Я так и представляю себе те великолепные скуль-
птурные группы, что в недалеком будущем заменят серую,
пошлую дребедень наших убогих кладбищ.

Вообще, искусство и строительство должны со временем
стать магистральными направлениями реализации человеческо-
го гения. Представьте себе тот восторженный трепет далеких
потомков, которые благодаря определенному свойству генов,
будут узнавать себя в топографических изображениях людей,
живших задолго до них. Со временем техника достигнет фан-
тастических, потрясающих результатов, и можно будет фикси-
ровать другие, более тонкие и совершенные оболочки нашего Я
Какое поучительное и отрадное зрелище будут представлять
тогда собою наши кладбища, из которых будет изгнан самый
дух смерти!

Запечатленный на агатовой камее,
престижный воробей сухую хохлит шею,
шершавый камень тужась превозмочь
и улететь из плена прочь.
Похвальное занятие для птицы!
Свободы сын – округлый воробей,
примером будь для всякий девицы,
что стонет от непутности мужей.
О! Гелиос! Не допусти разврата,
пусть времени свалявшаяся вата
расправится в сияющем руне,
пусть непотребность, скрытая втуне,
исчезнет из магического взора,
пусть всяка подлость стает от позора,
приюта не найдя и на Луне!
О, воробей! Моя простая песня
прославит пусть тебя сто крат!
Средь птиц ты – афинян Сократ,
что от напора подлого не треснул.

Конечно, до полной идиллии все равно далеко, учитывая
неоднородность населения Земли, от которой при физическом
существовании уйти невозможно. Но принцип нераздельности и
неслиянности, осуществленный на деле, даст свои плоды.
Ведь каждая каста будет существовать обособленно друг от
друга, достаточно обособленно, чтобы интересы их не вхо-
дили в противоречия с интересами других каст. К тому же,
интересы каст изначально будут строиться на столь различных
по своей природе принципах, что вероятность противоречий
будет сведена к минимуму. Расстояние между верхом и низом
будет столь велико, что, находящиеся внизу не смогут
воспринимать высших обычными органами чувств, а высшим
будет нечего делать среди иных.

Осуществится мечта Платона, всегда понимавшаяся (в силу
недомыслия) людьми на уровне Пол-Пота (надо же, какое
имя! – половина пота. А где вторая половина? Она здесь,
в этой книге!).

Я спросил быка из гастронома:
– Где ночует ветер?
Улыбнулся, посмотрел хреново,
не ответил.
Я спросил у старого культяпы:
– Где твои семнадцать?
Он не знал что делать – плакать
иль смеяться.
Как Сократ я спрашиваю, зная
наперед, что мне не отвечают
потому, что суть не замечают
за словами люди!

Конечно, кто бы с этим спорил. Всем придется изрядно
попотеть. Ну и что? Люди и так потели к месту и не к мес-
ту. Вся история человечества воняет потом. Но пот – не
дерьмо, можно и потерпеть. Могут, как всегда, возразить,
что, мол, вся эта затея утопична, бессмысленна, утопична,
тривиальна, опровергнута ходом истории много раз, но по
здравому размышлению – никаких опровержений, на которые
невозможно было бы в свою очередь ответить контрдоводами,
этому нет. Вся жизнь человека бессмысленна, ибо для него
не может существовать его жизнь как некая самоценность,
ибо он – только малая, почти, а то и вовсе незаметная
часть чего-то неизмеримо большего. Смысл есть в Сущем, а
человек – это так, т.е. не-сущее, пук и все. Тем шикарней
и удивительней его стремление воплотиться. Нужно всячески
поддерживать в нем творческий огонь, который ему дан
Пусть Новый Мировой Порядок есть еще один мыльный пузырь,
но в нем (по выражению Гессе) отразятся все цвета радуги,
все краски зари.

А как старшей сестре в завещании дом
был отписан любимым отцом.
А как средней сестре отошел лимузин
и еще – мелочной магазин.
А для третьей сестры – нифига не нашлось,
лишь от курицы жареной кость.
И ходить по дорогам ей бедной пришлось,
в странах, где почитается гость.
И у старшей пьянчуги спалили посад,
у срединной – пропал магазин-лимузин,
только младшая дочка теперя богата,
ее замуж спросил армянин.
Он ее наделил небывалым калымом,
золотил, золотил, золотил,
а затем отошел постепенно в могилу
и она в его доме живет.

Но вернемся к нашим баранам. Мы как-то забросили, ув-
лекшись, наших писателей, которые не прощают другим заб-
вения своих имен. У многих писателей существуют прозвища,
скорее – клички, которые отражают занимаемое ими положение
относительно литературы. Не лишним здесь будет приведение
некоторых из них, т.к. в сответствии с прозвищами будет
происходить их распределение по губерниям в соответствующее
время. Итак:

Пушкин – солнце русской поэзии,

Карпов – фарфоровое солнце русской поэзии,

Рубцов – Смердяков русской поэзии,

Евтушенко – совесть русской поэзии,

Вознесенский – 1/3 Маяковского русской поэзии,

Соснора – русская поэзия в презервативе,

Некрасов – гражданин русской поэзии,

Мандельштам – местячковый эллин русской поэзии,

Галич – урка русской поэзии,

Рюши, паутина стульев –
разноцветная картина.
У Гурджиева – ходули,
у колхозника – малина.
Каждому цедит по капле
счастья добрая богиня.
Но от всех она скрывает
имя.

Прасолов – Рубцов русской поэзии,

Гамзатов - ... русской поэзии,

Рождественнский – глыба русской поэзии,

Шварц – кое-что русской поэзии,

Бродский – гроссбух русской поэзии,

Кублановский – тень русской поэзии,

Гусев – Сократ русской поэзии,

Ершов – Ершов руской поэзии,

Кузнецов – слесарь русской поэзии,

Заболоцкий – писарь русской поэзии,

Тарковский – тенор русской поэзии,

Форш – фарш форша русской поэзии,

Чеканов – столп русской поэзии,

Пригов – ни то ни се русской поэзии,

Кибиров – дымок русской поэзии,

Ахматова – сестра русской поэзии,

Цветаева – рык русской поэзии,

Пастернак – брат русской поэзии,

Окуджава – деверь русской поэзии,

Жданов – плод русской поэзии,

Ахмадуллина – моль русской поэзии,

Кушнер – гроб русской поэзии,

Интимнейшие подробности не скрыть мне
об этой женитьбе.
Не сглатывай слюну, – подробность скрою,
я не хочу отхаркиваться кровью.
Есть разговор нейтральный – о природе.
Как небеса чисты и дольше в этом роде...
Как луч последний в куполах играет,
звук колокола в поле замирает,
и соловей в дубраве запевает,
и пастушок душою отдыхает...
И любят песни плавные в народе,
простые песни о природе...

Беляков – наждак русской поэзии

и т.д., список можно продолжать бесконечно, т.к. поэтов
у нас больше чем космонавтов. Прозаиков и эссеистов упоми-
нать незачем, в новом обществе они будут не нужны, т.к. глу-
пость плодить – себя губить, а прозаики никогда ничего не
сочиняли хоть на пядь выдающегося из болота идиотизма. Та-
ков сей жанр – желаешь понравиться – пиши прозу... Они и
желают, но слишком настойчиво, переходя зачастую границы
приличий. Некоторые поэты так же теряют совесть в погоне
за популярностью. Пример тому – Евтушенко, выпустивший
книгу проповедей «Современные мысли», вызвавшую справед-
ливое негодование соотечественников. Обратный пример
Аронэон. Хоть и мало, зато стихами... Правильно! «Лишь
поэзия еще кое-что может себе позволить»,- как справедливо
заметил Мартин Хайдеггер, а он-то, будучи соратником Гим-
лера, знал, что говорит! Вспомните, как соломенные вдо-
вы проникновенно читали друг другу симоновское «Жди ме-
ня!», как влюбленные шептали доходящие до самого сердца
строчки Асадова, Дудина, Куняева... Каким простором и
широтой пахло от строф Есенина «Шершневича, Паттерсона,
Татьяничевой... Как замирало сердце слушателя внимавшего
Высоцкому! А лирический Клячкин?!

Мы в равной степени устойчиво скептичны,
чуть романтичны, чуть самокритичны,
стыдливы, щекотливо нетактичны
и прочее. А в целом – мы скучны
и с этим жить, увы, обречены.
А за спиной, икая и зевая,
людская масса бадминтон валяет,
и каждый пук как вздох переживает,
как радостное сердцу откровенье.
Прекрасное, остановись, мгновенье!

Что ни говорите, а поэзия – это поэзия... Россия дер-
жит пальму первенства по числу поэтов, мы даже часто меня-
ем лишних на продукты потребления (широкого). Бродский с
Кублановским поставляют нам колбасы (сорта: «Принц Гам-
лет», «Моцарт», «Золотая салями»), Клячкин снабжал
нас бананами и киви, Пригов – печенье, вина, белье, си-
гареты, обувь, карамель. Конечно, на пути товаров стоят
бесчисленные перекупщики, жадно прикарманивающие львиную
долю доходов. Но кое-что перепадает и нам – скромным труже-
никам, работающим не покладая рук во славу Отечества. Как
ни тяжело, долг нами исполняется не по принуждению извне,
но по мощному глубинному импульсу, берущему свое начало в
тайниках души. Мало, но мы не ропщем. Ибо, если мы уй-
дем со своих постов, то всем остальным жизнь покажется не
в радость, несмотря на накопленные сбережения. Если не
станет нас, то заплачут навзрыд все эти бесчисленные Ара-
бовы, Арбузовы, Байрамовы, Лимоновы, Быковы, Рыбасы,
Жельвисы и Рудисы. Как древние атланты мы поддерживаем
своей психической энергией небесный свод, готовый обру-
шиться в любую минуту на головы самоуверенных профанов,
проедающих гуманитарную помощь, отправленную сердобольными
американскими пенсионерами детям из поволжских спецприемни-
ков.

В изумлении застыла обезумевшая стража –
шутка ли, отвален камень, и выходит на простор
похороненный намедни невридим и напомажен,
словно и не распинали, словно и не сдох как вор!
Что не думай – не разыщешь обесчещенное тело,
кажется и пили в меру, и надежным был дозор,
и пока стояли в шоке, словно балкою огрело,
оживший во тьме истаял, оставляя на позор
раззоренную гробницу.
... Стражей вытянулись лица...

Да. Америка подошла ближе других к проблеме Общего Дома.
То там, то сям мужественные американские парни защищают
идеалы человеческого общежития от посягательств недостойных
и наглых варваров. Но, во-первых, одной Америке с ними не
справиться, во-вторых, у Америки и без этого хватает внут-
ренних проблем. Правильно! Нельзя, оставаясь в рамках
государства, брать на себя всечеловеческие задачи. Грыжа
неминуема. Другое дело – всем сообща навалиться и спихнуть
в зловонную бездну всякий пережиток аморального отношения
человека к человеку. Протяни руку, Америка! Попроси и не
откажем тебе в твоем благородном деле трансформации земного
шара. А не можешь переступить через тупость, присущую те-
бе – уйди в сторону, справимся без тебя. Посмотри, Аме-
рика, на своих пенсионеров – они свободны от предрассудков,
они – опытны, знают, что представляет из себя жизнь,
трезво оценивают свои возможности и способности других.
Они читают наших поэтов, они постигают мудрость другого
полушария, они более склонны к космической любви! К пен-
сионному возрасту человек овладевает силой чакр, он перес-
тает подпитываться от тех кусочков мертвой пищи, что в
обыденной жизни зовутся бифштексами, салатами, пудингами,
гарнирами и супами. Пенсионер зачастую чист и от мрачных
откровений похоти, так терзающих более молодых представите-
лей рода человеческого,

Жара и лень, заплыло тело,
читать и думать надоело,
идти куда-то нету сил, –
так летом чукча голосил,
машину писчую терзая,
от сытой неги изнывая,
ежеминутно воду пил.
Сбежать бы в тундру, прокатиться,
опять влюбиться, наконец,
однако, счастье миг лишь длится,
и долго пыжится венец.
А был он старомодных нравов,
неповоротлив, неупруг,
вдыхал табачную отраву
и тушку холил как барсук,
и все...

он более склонен к созерцанию и размышлению. Какая чу-
десная пора жизни – старость! Какие горизонты открываются
перед ищущим смысл существования! Как мудр пожилой человек,
как достойна его речь и поступь! Прислушайся к своим пен-
сионерам, Америка, они дурного не посоветуют! Не станет
кривляться человек, прошедший огни и воды, не станет лу-
кавить и пустословить, но твердо и скорбно ответит тебе
глуховатым баском: – Н е т государственному жлобству!
Д а – надгосударственной этической инстанции! Да будет!

Скоро, скоро! Грядет время, предсказанное мудрыми!
Вижу как спадает завеса неведенья с глаз человеков! Вижу
солнце свободы, резвящееся в негаснущем небе, отринувшем
притязания ночи на свою долю господства! Северная и южная
земли, сливающиеся в симфонии вечной жизни! Миры духа и
плоти, просветленные до прозрачности кристалла! Слышу хо-
ры хвалебные! Слышу псалмы благодарственные! Кожей чувс-
твую дыхание нового мира!

Есть в осени томительный маразм,
распад материи не каждому приятен,
распад времен цветению обратен,
из трупных пятен не составить фраз.
Но есть другая осени черта –
обращена в себя и недоступна
для посторонних злая красота,
опутанная паутиной крупной,
пропитанная красотой дождя,
процеженная мелко через сито,
в котором гнезда – темень декабря,
где только звезды то, что не забыто.

Однако, к сожалению, не все пенсионеры таковы. Пример
обратный – то, как обстоят дела в Финляндии. Господство
материализма в этой незначительной стране – пасынке Европы
чудовищно. Там человек, достигший пенсионного возраста,
столь изнежен государственной опекой, что ничего не желает
слышать о всеобщем братстве людей в едином человеческом до-
ме. Корни такого гнусного небрежения интересами челове-
чества столь глубоки и мощны, что возникает резонный воп-
рос о самой финской нации как об объекте стерилизации.
Неприятие христианства финнами имеет ту же духовную основу,
что и неприятие идеи Нового Мирового Порядка и берет свои
истоки в первобытной дикости племен, населяющих территорию
этой северной страны. Некий поверхностный лоск, что при-
дала ее облику цивилизация, всячески отрицается самим
внутренним строением финского интеллекта. До тридцати лет,
пока губительные силы саморазрушения находятся в заморожен-
ном состоянии, финн может вести жизнь среднеевропейского
обывателя, жизнь ничем не примечательную, но и не вызы-
вающую у всякого нормального человека рефлекса отторжения.
Но, по исполнению указанной даты, финн (исключения неиз-
вестны) попадает в полную и безраздельную власть жрецов

Бык-потребитель глазом ласкает мят лес,
что нужно? – есть...
Если и так, то все равно, люб
Богу и мяснику быка лоб.
Бык ничего не знает о том, что
встречи не избежать ни с тем, ни с другим.
Что для быка воля? – мят пресс?
Что для быка слава? – печи дым?
Что для быка завтра? – сухой стог?
или доски твердость, вонь стойл?
Бык-потребитель ласкает...

древних, дохристианских, демонических культов, прев-
ращающих мирных обывателей в скотоподобные существа со
сниженным интеллектуальным индексом. Происходит это так:
по всей стране разъезжают автомобили с ритуальными голубыми
полосами на бортах. Житель, перешедший тридцатилетний
жизненный рубеж, обязан явиться в ратушу, являющуюся
главным административно-культурным центром населенного
пункта, где под присмотром охранников, его препровождают
в особые комнаты, где в ожидании спецавтобуса он томится
довольно долгое время. Наконец, автобус подают и, нако-
пившиеся к тому времени в комнате мужчины, перемещаются в
салон. Длинные колонны (порой до сорока авобусов) следуют
на российскую территорию, где неподалеку от города Выборга
местной мафией специально для гостей из Финляндии было
построено злачное заведение, именуемое в документах бар
«Красная шапочка» (уж не фригийский ли колпак подразуме-
вается?). В течении трех недель прибывших финноф учат
здесь пить, сквернословить, развратничать. Они приносят
клятву верности племенным тотемам, плюют на крест, попи-
рают его ногами. «Бар» оцеплен красными флажками, и

За горами, где солнце находит приют,
где дожди обращаются в пар,
в потаенных озерах наяды живут,
за горами – страна янычар.
Там красавиц в гаремах, как в бочках сельдей
охраняет их евнухов взвод,
без теплиц там зимою растет сельдерей,
и у каждого есть огород.
Янычары-бойцы, как один молодцы,
сладкий кофе течет по усам,
любят битвы – их так воспитали отцы
и отцовсая вера – Ислам.
Полумесяцем – в бой, окружают врага,
колют, рубят и злобно ревут,
и уже не понять, где рука, где нога,
только пули ерошат редут.
Снова – мясо и кровь, снова – дым и клинки,
и победа уже не важна,
и летит голова за обрубком руки,
от струящейся крови влажна.
После боя – пиры, где лукум и щербет,
свежей ягоды розовый сок,
а убитым в Раю за отраду побед
Муххамед кое-что приберег...

загипнотизированные жрецами финны полагают, что они
волки, неспособные вырваться за оцепленную красными флаж-
ками территорию. От отчаяния они ползают по неширокой
площадке, воют на Луну, блюют и мочатся прямо под себя.
Некоторые кидают кусками кала в своих сотоварищей. Наконец,
к концу срока пребывания в «Красной шапочке» каждому из
инициированных вручается по топору. Вооруженные инструмен-
тами мужчины, прихлебывая нераэведенный спирт, рубят в
окрестностях «бара» деревья, что имеет целью надруга-
тельства над мудростью предков говоривших: «Посади дерево,
вырасти сыны и т.д.» В случае отказа от подобных действий,
неофит убивается собратьями, одурманенными спиртными и жре-
ческими наговорами.

Тяжелой гармонии мира
больная душа не приемлет,
но требует обжига глина,
иначе – не стать ей фарфором.
В печи совершается чудо,
огню отдаваясь в объятья,
становится гибкое твердым,
ничто превращается в форму.

Убиенных никто не ищет, т.к. согласно договору, они сжи-
гаются карельской мафией в саунах, и пепел несчастных раз-
веевается по ветру. Финские же чиновники связаны со жрецами
круговой порукой и незамедлительно подчищают банк данных в
паспортных столах, создавая видимость, что данных людей
не существовало вовсе. Можно с уверенностью сказать, что
убийства некоторых неофитов совершаются планомерно и пред-
намеренно, дабы возбудить в финнах звериные рефлексы
После возвращения домой от выехавших три недели назад людей
мало что остается. Тупость и скотоподобие становятся нор-
мой жизни. Дикость, грязь, разврат и насилие – каждод-
невные реалии финской жизни. Конечно, перед лицом цивили-
зованного человечества финны пытаются выглядеть посимпатич-
нее, чем они есть на самом деле, но истину скрыть невоз-
можно. Да и сами финны, обнаглев и опустившись совершенно
в последние годы, не стремятся облагородить лик своей
страны перед мировым сообществом. Не случайно Финляндию на-
зывают больным человеком европы.

Так было не всегда. С 1809 по 1917 год Финляндия входила в
состав Российской Империи. Русская администрация объявила
войну дикости и безумию племенных культов, царивших в про-
винции. Постепенно жизнь налаживалась, но в период, ког-
да Россия была брошена в омут революции, финские шаманы и
националисты предательски отделились в самостоятельное го-
сударственное образование. Плоды этого шага очевидны!

Вензель золотой выведи на шкуре
синего осла факелами глаз.
Все, что ни пришло – пыль на абажуре,
все, что ни придет – не минует нас.
Хватит горевать – мы давно не дети.
Мы давно летим в нужную страну.
Каждая слеза – пыль на табурете,
Нас не заманить скукою в плену.
Нас не удержать сказкою о склянках,
где от сих до сих требуется спать
в каменных гробах (можно и в стеклянных),
где тюремщик наш – времени кровать.

А какой светлой могла бы быть жизнь этой маленькой скан-
динавской страны под дружеской опекой более мощного восточ-
ного соседа. И уж несравнимо прекраснее была бы судьба
Финляндии, присоединившейся к единому мировому Содружеству.
Но увы... Шайка националистов планомерно толкает страну к
гибели, гибели духовной и, наконец, физической. Если так
и дальше будет продолжаться, то через каких-нибудь сто-
двести лет из памяти человечества исчезнет всякое упомина-
ние об этой нации. Как бы в плату за зло, совершаемое в
цветущем возрасте, финский пенсионер всячески опекается
государством. Большое пособие, множество видов бесплатных
услуг, но... Каждый финн, достигающий семидесяти трех лет,
подвергается обязательной эфтаназии. Волчья стая избавля-
ется от дряхлеющих представителей вида! Какой позор для
всего мира в таком порядке вещей! Какая дикость! С нею
сравнима лишь циничная немецкая бюргерская пошлость, да и
то лишь до определенных степеней. Пошлость, свойственная
немецкой культуре более органична, примитивна и добропоря-
дочна, и не идет ни в какое сравнение с разнузданной ди-
костью финнов. Немец может бесстрастно наблюдать за тем
как кот поедает пойманную птичку, размышляя при этом об
естественном отборе, но не станет рубить топором сограждан,
т.к. в свое время он был обработан с о ю з н и к а м и,

В тропическом лесу, где зреют ананасы,
бродил меланхоличный куплетист,
он представлял собой потомка красной расы –
рост: метр сорок, в меру неказист.
Он нюхал фейхуа и сочинял сонеты,
он трепетал от рифм, вдыхая фимиам,
в округлой голове роилися сюжеты
про всяких классиков и благородных дам.
Но вилась мошкара, гоня воображенье,
и рыкал ягуар, пугая мужика,
шуршало что-то, и головокруженье
вносило кавардак в условность языка.

победившими во второй мировой войне и вытравившими из
немецкого сознания остатки лютеранской ереси.
К тому же, Лютер никогда не осмеливался открыто порывать с
христианством и ему трудно приписать ту крайнюю степень оз-
лобленности, что присуща финским племенным шаманам. Ко-
нечно, и германцы запятнали себя Освенцимом и Дахау, но они
истребляли евреев и славян скорее из ребяческой веры в луч-
шее переустройство мира, по лекалам, состряпанным в
аненербе. Скорее, недомыслие двигало соотечественников То-
маса Манна, заставляя их повсюду выравнивать состав насе-
ления. Недомыслие, но не глухой, мрачный цинизм финнов.
Те же, понимая всю обреченность своего мировоззрения,
продолжают упорствовать в отрицании элементарных норм чело-
веческого общежития.

Странное, несвойственное вырождающимся нациям, отноше-
ние к сексуальным меньшинствам присуще большинству финнов.
Гомосексуалисты и лесбиянки подвергаются в Финляндии откры-
тому гонению, и закон не защищает их от надругательств,
причиняемых им гетеросексуальными согражданами. Часто нес-
частные жертвы подвергаются групповым изнасилованиям, им
наносятся побои и оскорбления.

Тунец серебристый, черти толстокожую воду!
Твое естество – профанировать жизнь в океане,
живися, тунец, заполняй свою нишу в природе,
на берег не лезь, ибо он для тебя окаянен!
А если попался, то вкусною станешь ты пищей,
питая других, ты создашь ощущение кухни
японской, а может оборванный нищий
тебя подберет и в бульон незатейливый бухнет.
Тунец! Ты достоин хвалы, ты достоин писаний,
ты – многий из прочих, но неповторим ты однако.
Плывите, тунцы, по природным своим расписаньям,
резвитесь себе, как весною резвятся собаки!

Показательна история гомосексуалиста Юкконена, так пот-
рясшая все прогрессивное человечество. Юкконен отказался
рубить дерево и был отдан на забаву сорока семи пьяным бан-
дитам. Не выдержав такого количества коитусов, он скон-
чался, но еще несколько дней «лесорубы» терзали его мерт-
вое тело. Советский Союз объявил Финляндии войну и
вынужден был присоединить Выборг к своей территории. Какое
-то время финны воздерживались от свих кровавых инициации,
но после смерти Сталина, взращенная Хрущевым коррумпиро-
ванная верхушка способствовала возвращению в этот район ша-
манских обрядов. Дабы не вызывать возмущение населения Вы-
борга, место оргий было перенесено из города в его
окрестности. Именно тогда была построена пресловутая
«Красная шапочка». Коррупция, достигшая при позднейших
правителях небывалых размеров, способствовала процветанию
этого жуткого заведения. Оно до сих пор является незажива-
ющей раной на теле Карелии. При нынешней администрации,
когда регионы получили самостоятельность, до кровавых драм,
совершаемых в «Красной шапочке» никому нет дела, а голо-
са немногих энтузиастов, пытающихся достучаться до сердец
чиновников, последние предпочитают не слышать.

Везенье как заноза в зубе –
расстравит, а затем – исчезнет...
Но в небе как в застывшем супе
жиринкою смеется месяц.
И если даже пропадает,
то стоит пристальней вглядеться –
увидишь, только тень скрывает
собою обнаглевший месяц.

Конечно, мы не разделяем либерализма Сталина, закрыва-
ющего глаза на нездоровые склонности Климента Ефремовича
Ворошилова и певца Утесова, позволившего первому создать
тайный орден геев под прикрытием организации «Ворошиловские
стрелки», а второму разрешив почти открыто заниматься од-
нополой любовью в «знаменитых» джазовых оркестрах, но,
тем не менее, лишенные избирательного права и стерилизо-
ванные, педерасты и лесбиянки должны быть защищены от по-
сягательств всяческих подонков всею силою Закона. Никакой
другой точки зрения на этот предмет мы не приемлем.
Насилие порождает насилие, а в будущем бесконфликтном об-
ществе насилию не будет места, т.е. оно не будет допус-
каться в обычной внутрисоциальной среде, а карательные ор-
ганы станут выступать в роли арбитра, мудро разрешающего
всевозможные споры и конфликты, возможные на определенном
этапе его развития. По мере продвижения общества по пути к
идеалам, надобность в карательных органах отомрет, т.к. все
проблемы будут решаться превентивно, на генном уровне. И
в наше время ведутся соответствующие разработки, тогда же
они станут одной из основных отраслей развития знания наря-
ду с изучением психоэнергетических природных и человеческих
излучений.

Мы маемся, и все темней глаза,
что смотрят изучающе за нами.
Не думал ожиревший Валтасар,
что меч его настигнет меж пирами.
Что на стене зеленая рука
вдруг начертает три зловещих слова
о том, что ожидает мудака...
Но в этой жизни умирать не ново.
Не ново жить, не ново умирать,
и каждый возвращается опять
на место, обозначенное прежде,
и как ни соблазнительно надежде
доверить дней похожих череду,
лохматый Пан в привычную дуду
направит воздух, извлекая звуки,
и снова на стене напишут руки
ругательства, болотные огни
заполнят вонью сужденные дни,
и сытые заквакают лягушки,
и волосы полезут на макушке.

Особое внимание будет так же уделено и работе с языком.
Необходимо будет произвести колоссальную работу по очищению
его от позднейших паразитарных образований, вернуть ему
утраченное единство. Пристальное внимание будет уделено и
проблеме имен и фамилий. Необходимо весь этот хаос случай-
ных кличек превратить в стройный космос целеноправленных
наименований. Что достойного может совершить человек, об-
ладающий фамилией – Курицын? Правильно, дорогой читатель,
ничего! А если фамилия человека – Жеребкин, Бородавкин
или Полипов? На какую низость может пойти обладатель по-
добного прозвища одному Богу известно... Фамилии – Кипари-
сов, Аметистов, Изумрудов не красят их обладателей, но с
малолетства приучают их к дурновкусию и пошлости. Вопрос
фамилий требует своего скорейшего разрешения, иначе, зна-
чительная часть, ни в чем неповинного человечества, будет
несправедливо отлучена от высоких областей духа магией неу-
дачного имени.

Семнадцатое, кажется – среда.
Мне есть что вспомнить, но уже не нужно
мне говорить о доблестях и дружбе
с волнением. Бесстрастные года
собой стирают всякие различья
меж вечером и пересвистом птичьим.
Я знаю то, что многое – ничто,
ничтожество, одетое в убранство
не пышного, но должного пальто
из слов, желаний, глупости и пьянства.
Я вижу мир не ярким, но таким
как сквозь очки в ненастный день, но все же,
он представляется мне слаще и дороже,
и сам я не хотел бы быть другим.
Семнадцатое кончилось. Звезда
просвечивает через вату тучи.
Я знаю, жизнь теперь немного лучше,
я понимаю ближних иногда.

К тому же при составлении Имени должно учитывать то,
что каждый звук относится к определенным музыкальным обер-
тонам, свойственным тем или иным небесным телам, поэтому,
при выборе имени важно знать какие свойства характера мы
хотим видеть в том или ином человеке. Кроме общеупотреби-
тельных имен должны существовать имена, указывающие на
кастовые различия, причем, эти имена должны храниться в
тайне не только от представителей других каст, но и от са-
мых близких людей. Эти имена могут знать лишь те, кто от-
вечает за этот слой человечества. Подобная система избавит
многих от различных неприятных влияний, т.к. злоумышленник,
не знающий подлинного имени предполагаемой жертвы, не опа-
сен. За разглашение имен ответственное лицо может быть пе-
реведено в другую касту и оно может получить нежелательное
имя, обладающее неблагоприятным набором созвучий, но это
будет гуманной акцией, т.к. те случайные имена – убийцы,
что нынешние родители по собственному невежеству дарят

Я снова тку слововидений пряжу,
пускаясь в неизвестность беззаботно.
Кто отыскал заветную пропажу –
не струсит у крутого поворота.
Запомнить все и унести с собою
туда, где преломляясь и играя,
ласкает воздух солнце голубое,
где все живет предвосхищеньем рая.
Где облаков бокастые кувшины
плывут неспешно в небе изумрудном,
где все исполнится, что прежде мы решили,
где каждый сможет приобщиться к чуду.

своим отпрыскам, куда вреднее для них чем те, что бу-
дут даваться проштрафившимся управителям. К тому же, для
многих наказание будет кратковременным. В любом случае, в
основе любого наказания будет лежать милосердие и человеко-
любие. Семейно и по отечески будут относиться в карательных
органах к провинившимся. Пословица – «человек человеку -
вепрь» уйдет в небытие. Многие сами будут желать наказа-
ния себе за недостойные поступки. Глубокое раскаяние будет
ими двигать, раскаяние и стремление исправить погрешности
свего пути. И в этом нет ничего удивительного, ибо, в
таком случае синклит не лишит оступившегося своей Великой
Поддержки, не бросит его на произвол элементалов и элемен-
теров, но обеспечит возможную защиту от любых посторонних
сил. Для человека разумного нет большего наказания чем то,
что он лишается возможности более высокой ступени развития,
возможности более обширных горизонтов сознания. Не стоило
из-за шайки недоумков пренебрегать замечательным термином -
фашизм, ибо фашизм – это связка, пучок, единство, а
единство – это неизбежность. Многие термины были в свое
время дискредитированы, но время диктует – вернуть символы
очистить их от пошлых наслоений!

Покачиваясь на волнах горбатых,
похерив все – от долга до обмана,
мы наблюдаем игры туч косматых
над гладью океанского стакана.
Внизу – кальмаров призрачные туши,
медуз белесых призрачные стаи.
Нам скучно жить устойчивостью суши,
и мы аморфность моря выбираем.
Куда плывем? – Куда укажет ветер,
нам безразлично многое на свете...

В массовом сознании фашисткая идея связывается с группой
медиумов, возглавляемой Гитлером (оккультная кличка – Ба-
рабан). Но для понимания фашизма исследования работы этой
группы явно недостаточно. Конечно, в основе этого движения
лежал справедливый протест против пошлости, трусости и пре-
дательства, но протест (справедливый и закономерный)
принял со временем чудовищные формы, благодаря посторонним
влияниям. Гитлеру не удалось (сказался недостаточный
уровень подготовки и осмысления действительности) сохранить
идею во всей чистоте и всем блеске. Вместо этого была сде-
лана изначально порочная ставка на преимущества германского
национального менталитета, что привело лидеров движения, а
вместе с ними и нацию, к позорному и неизбежному поражению
во второй мировой войне. Подобный казус получился оттого,
что медиумы не смогли грамотно разобраться в сигналах, по-
лучаемых извне и, наряду с сигналами, посылаемыми из Шам-
балы, воспринимали как «чистые» частоты, идущие из ка-
нализационных систем больших городов, где с незапамятных
времен обитали морлоки – выродившиеся потомки вегетативных
расе «занимающиеся к тому же черной магией. По данным Ер-
шова количество морлоков только в подземельях Ярославля
превышает три тысячи особей. Безусловно, в подземном Бер-
лине или Мюнхене количество их было несоизмеримо больше.

Мне скучно этим летом. Духота
не внешняя, но внутренняя сжатость
меня стянула раной непонятной,
и будущее смутно. Ни черта
не смыслю я в кордебалете буден,
хотя иное слово подойдет,
возможно, больше – в черно-белой груде,
что память обновляет в этот год,
переполняя жалкую экзему,
моих зеркал, что выросла из пыли
за много лет. Болезненная тема –
твердить о том, что о тебе забыли
в какой-то миг в небесном пантеоне,
так копоть оседает на иконе,
стирая лики, руки и т.д.,
стоячей тухнуть надлежит воде.
В такое время ожидаешь чуда,
бездействуешь, смакуя ожиданье,
и каждый миг творит напоминанье
о том, что все приходит ниоткуда...

Законы морлоков жестоки. Внешне они нопоминают людей,
но не имеют задних конечностей (ног). Это не биологичес-
кий дефект, но следствие жутких инициации, проводимых ими
с незапамятных времен. Каждый морлок, достигающий созна-
тельного возраста и потому стремящийся вырваться из душной,
мрачной обстановки подземелий, проходит через обряд иници-
ации, в процессе которого ему удаляют ноги, дабы он не
мог с тех пор помышлять о выходе на поверхность. Отчасти
это продиктовано биологическими причинами. За долгую смену
поколений подземных жителей их внутренние и воспринимающие
органы претерпели колоссальные изменения относительно тех
же органов человека. Выход на поверхность морлока сопровож-
дался бы неминуемой слепотой, помешательством и удушьем,
после чего он неминуемо бы умирал.

Есть в совокупности вещей
непонятая миром драма,
как вышедшая из Адама
звезда, лишенная лучей.
Есть в неизбежности причин
игра, в трагичности которой
актер блуждает в коридорах
себя познавших величин
И невозможно оторвать
когда-то красочные маски,
и невозможно передать
в игре желаемые краски.

Стараясь предотвратить вырождение, старейшины решили по-
жертвовать ногами, как органами, наиболее бесполезными в
пещерных условиях. Происходит это так: при большом стече-
нии народа, в ритуальной зале производится операция (без
анестезии). Собравшиеся громко шумят, поют, смеются,
всячески пытаясь заглушить крики посвящаемого в момент про-
ведения операции. Острый кремневый нож старейшины ловко
отсекает ноги неофита, причем отсекается не только низ,
но и внутренняя сторона обеих конечностей. Затем култышки
соединяются и плотно перематываются тканью, так, что пос-
вящаемый до какого-то момента не может шевелиться. Но, бла-
годаря уринотерапии, раны заживляются достаточно быстро, и
уже через две недели посвященный может принять активное
участие в жизни общины. Ноги (оставшаяся часть) сраста-
ются в единую конечность. После этого морлок имеет право
жениться и плодить потомство. Также он может занимать со-
ответствующие талантам посты в иерархии морлоков, т.е. жить
полноценной жизнью. Исключениями являются дауны и олигоф-
рены, тоже появляющиеся на свет (?) под землей. Морлоки
из разводят специально, пристально следя за изменениями в
их поголовье. Даунам не отсекают конечностей, но они и не
могут помышлять о выходе на поверхность.

Кто безупречен – тот и беспечен,
кто нелюбим – тот груб.
Теоретически – круг бесконечен,
но ограничен куб.
Их очертанья сны изменяют,
но состоянье сна
на ожиренье тела влияет
как на траву весна.

Их используют в качестве обслуги. Причем, старейшины
рода не считают нужным прикасаться ко всякой вещи и лежат в
особых нишах без движения. Ловкие дауны в отведенное время
кладут им пережеванные куски пищи в рот, заливают жид-
кости и, по мере надобности, убирают экскременты. Подобное
поведение старейшин связано с их космогоническими представ-
лениями о равнозначности добра и зла. Всякая вещь, по мне-
нию морлоков, нечиста, как нечисто всякое творение, ибо в
нем перемешаны все элементы. Поэтому, идеал морлока – раз-
воплощеность, ибо, только так и только там, в высших сфе-
рах можно достичь совершенства. Дауны так же собирают спер-
му старейшин и проводят искусственное оплодотворение
специально отведенных для этой цели женщин. Считается, что
дети, появляющиеся таким способом, более способны и одаре-
ны, нежели дети обычных морлоков. Морлоки ненавидят всякое
проявление жизни, считая его греховным. Поэтому они пыта-
ются влиять негативным образом на человеческие деяа. Упо-
минание о морлоках мы находим еще у Платона в знаменитой
притче о пещерд. Платон, как посвященный в Элевсинские
мистерии, был знаком с этой проблемой. Царство Гадеса,
описываемое посвященным в мистерии, было ничем иным как ми-
ром морлоков, причем, посвящаемый должен был спускаться в
него и искать самостоятельно из него выход. Вышедшему
присваивался определенный градус. Но многие гибли, пресле-
дуемые подземными обитателями.

Наверное я скучен. Но и мне
невеселы людские кривотолки
о стоге сена, где хранят иголки,
о вздохах при нахрапистой луне,
о деньгах, о причинах, о судьбе,
сложившейся несчастливо для многих
о том, что все сутулые дороги
ведут к стыду последнего бздюме.
Что делать, выбирая времена,
мы постигаем, что они едины,
везде находишь постоянство дыма,
да постоянство сытого дерьма.

Борьба первых веков христианства инспирирована морлоками.
Богомилы, манихеяне, ариане и прочие секты находились под их
сильным влиянием. Пустынники и пещерники, искушаемые дьяво-
лом, были безусловно знакомы с коварством морлоков. Те раз-
вили в себе исключительные психические способности и пос-
редством их влияли на события, происходящие на поверхности.
Варварство крестовых походов, возвышение тамплиеров, раз-
нузданный разврат римских пап – были неизбежным следствием
этих эманации. Даниилу Андрееву морлоки были знакомы под
псевдонимом «игвы», но он ошибался, относя сие племя к
инфрамиру. Морлоки живут в том же измерении, что и мы.
Скорее всего, в последнем случае был непрямой контакт с
этими коварными сущностями, но опосредованный, контакт
через мыслеформы (ларвы). В книгах известных конспирологов
Дугина, Серрано, придерживающихся фашисткой ориентации,
прослеживается нелепое соединение реальных деятелей нацио-
нал-социализма с морлоками. Ошибочно мнение, что большой
части членов СС удалось скрыться в пещерах Антарктиды, ибо
там, под ледяным континентом, находится столица морлоков.
Правда была предпринята попытка выжить морлоков из пещер
специально подготовленными войсками СС, но она потерпела
неудачу.

Забудь зануду Павла и Петру
оставь возню с тяжелыми ключами,
ночное глупым кажется к утру,
нелеп на свадьбе женишок печальный.
Все кружится, но суета пути
напоминает то, что все открыто
другими, остается принести
цветок-другой на памятные плиты.
Рассматривая найденный пейзаж,
мы узнаем его по каталогу –
направо ступишь – дуба карандаш,
налево ступишь – поломаешь ногу.
И виден указующий канат,
что связывает будущее с прошлым,
и если нам известен результат,
то беды все – не более чем пошлость.

Не менее сильные влияния на теневые стороны человеческо-
го бытия исходят от Хирраиса – метагриба, плавающего в во-
дах атлантики. Но специфичность этих влияний проявляется в
том, объектами их воздействия становятся локальные группи-
ровки (организованная преступность, правительства мало-
значительных стран, племенное духовенство). Как говорится,
всякая тварь работает на своих частотах, имеет своих
вассалов, имеет свои интересы. Влияние Хирраиса возраста-
ют в мирное время в демократических государствах, где ли-
беральные законы позволяют преступникам собираться в банды и
обделывать свои нехорошие делишки. В российском государстве
этими эманациями подпитываются рок-мены, поп-герлы, демо-
россы и, как это ни прискорбно, РНЕ. 1993 год был особен-
но отмечен грибным воздействием, на какое-то время под
сильное влияние Хирраиса подпал и президент страны, что не-
замедлительно сказалось на его репутации, но ныне грибное
влияние ослабело. Снизили свою активность и морлоки. Так
что, у страны есть время для передышки. Будем надеяться,
что время это не пропадет даром.

Г.Е.

Жизнь – всего лишь необщее дело.
Не вздыхай, но воистину так –
если частности кажутся целым,
то пригрезится в рыбине рак.
В бахроме неиcчисленных суток,
в буераках сомнительных драк,
и в пучке голубых незабудок
большегрудый таращится рак.
Не беда. На последнем трамвае
нас Кибела свезет в никуда,
и покажется Греция – раем,
и песком обернется вода.

К сожалению, проблема истинного фашизма так значительна,
что раскрыть ее в данном объеме повествования не представ-
ляется возможным. Остается лишь отметить то, что ни один
из фашистких деятелей не являлся таковым на деле. Наиболее
близко к фашисткому идеалу правления в России подошел царь
Алексей Михайлович, чей режим до сих пор вспоминается бла-
годарными потомками. В какой-то мере приближался к фашист-
кой идее и Александр третий, но бомба террориста прервала
прекрасные начинания. В США президент Линкольн был деяте-
лем профашисткого толка, во Франции – Наполеоны -первый и
третий, для Великобритании такой фигурой была королева
Виктория. Деятелей культуры, симпатизирующих фашисткой
идее перечислять проще, ввиду их большей открытости.
Это: Пикассо, Рубенс, Вермеер, Грек, Пракситель, Веласкес,
Ортега-и-Гассет, Хайдеггер, Брюллов, Иванов, Гоголь, Акута-
гава, Мисима, Максимова и Васильев, Барышников, Нижинский,
Блаватская, Гурджиев, Вивекананда, Упананда, Кавафис, Мая-
ковский, Шпеер, Дягилев, Камю, Гончаров, Манн, Цвейг, Кам-
панелла, Мор, Бекон, Евтушенко, Зверьков, Пузирков, Вагнер,
Ницше, Лем, Ростан, Элюар, Арагон, Жид, Растропович,
Солженицын, Яковлев, Барма, Морозова, Якунин, Михоэлс, Бялик,
Рытхэу, Ойнунский и многие другие...

Есть две стороны у диска:
одна сторона – глухая
как тьма, что не знает лета,
другая – круг золотистый.
Есть три стороны у диска:
одна – острее стилета,
другая – не знает лета,
а третья – круг золотистый.
Есть три ипостаси Бога,
есть три лица Бафомета –
лицо острее стилета
и черное, и золотое.

Примерно такой круг тем обсуждался двумя императорами в
Тильзите. Так и представляешь себе картину, когда нето-
ропливо опорожняя рюмки с французским коньяком многолетней
выдержки и закусывая его клоделем – особой колбасой, при-
готовленной из мяса животных, умерших естественной смертью,
императоры увлеченно беседуют о проблемах всечеловеческого
единения. Причем, Наполеон говорит много и горячо, а моск-
витянин Александр – все больше слушает, да мотает на ус.
Как странно, что два этих человека через несколько лет бу-
дут смертельно враждовать, причем...

Продолжать повествование не вижу смысла,

засим Позвольте откланятся.
Уважающий Вас автор. Сентябрь 1994 г.

на главную страницу