Сестре Магдалине
Дорогая сестра Магдалина!
Вашей весточке искренне рад,
Хоть приметы осеннего сплина
Там и сям в Ваших строках пестрят.
Что ж: возможно, конечно, (офф-)шоры,
И мурашка, и кнут, и узда…
Только чтó ж эти створы, заборы, запоры
(Сущая белиберда!),
Эти белки да палки в колёсах рабов,
Заунывное пенье да пени,
Если выставлен я, как кадушка грибов,
Велелепныя в осени сени —
Во кленовые, новые?
Тешит мой взор
Пестрорядье решетчатых веток
(Нет: криветок-приветок!).
Какой Альманзор
Или там Тамерлан залил кровью узор
Хлорофилломерцающих клеток?
Я не знаю.
Да, в общем, и знать не хочу,
Повинуясь чьему произволу,
Листья дружно примерили бармы, парчу —
И внезапно посыпались долу,
Как когда-то на лимес, в порыве на Юг —
Племена, и народы, и кланы:
Ост-вест-готы, бургунды, бастарны (genug!),
Невры, скиры, тюринги, вандалы (каюк!)
Гунны, руги, гепиды, аланы…
Но зато огурцы зреют в кадке моей:
Всяк упруг, и пупырчат, и хрусток.
То-то будет зимой, для желанных гостей,
Византийнейшей осени сгусток.
24-26. 10. 08
Августейшего дня даровая парча
Да уклончивый стрёкот заветного диска.
Чтó не высмотришь только, на лавке торча,
То и дело тасуя «далёко» и «близко»!
И, гадая: медовый ли, яблочный Спас? —
Цепенеешь болваном над чахнущей книжкой,
И такая теплынь, что готов хоть сейчас
Проскакать пол-Москвы воробьиной припрыжкой.
Возле ясеня вьётся столбом мошкара,
Выводя кренделя, вензеля и «мыслéте».
Знать, поставить и впрямь подоспела пора
Заверяющий росчерк на тлеющем лете.
И, хотя уже валит конторский народ,
Разбиваясь на группки, лелея покупки,
Всё-то чаешь покорно попасть в окорот
Драгоценному голосу в липнущей трубке.
Слабея что ли
Робея что ли
Грубея что ли --
Я припадаю
К стопам, хоть знаю:
Да.
Всё известно
Но если честно:
Никак иначе,
Ни с кем.
Тем паче,
Что снег всё валит,
И зубы скалит
Голодный Мара,
И это -- кара,
За что – известно,
И если честно,
То хоть робея,
Или слабея,
Всё мнится-снится:
В руке блазнится
Опять синица.
две капли пота прокатило
про
кати
κάτι
τίλλω
тiло
опять томиться до утра
пестра печаль моя, сестра
Citrâ!
13. 09. 09
...Ты, спавший только что, как труп,
Очнёшься вдруг от звука труб —
От звука труб, что за окном
Изволят монотонный гром
Производить.
Когда оне
В неизъяснимой тишине
Летят бессильно на асфальт —
Раскатисто гремит их альт,
И в этом звуке — пустыри,
Растущие на них штыри
И заводские корпуса
Часа в три ночи, в три часа…
Завернувшийся вверх уголок страницы
Вдруг напомнил о том, как когда-то в Ницце,
Чуть жив от жары, я увидел щурок:
Они просвистели мимо.
«Придурок!» --
Сказал я себе.
«Ну при чём тут бумага?
Lumbago… Virago… Carthago… Чикаго…
Ты совсем что ли сбрендил? При чём тут всё это?
Разве это достойно достойного поэта?»
Ответа не воспоследовало ниоткуда,
И я не знаю, сыт ли Прокуда,
Съевший полпуда…
Но знаю, что имя
Четырёхсложное, звонкое, со своими
Перекатами – «к», «т», «р», «н» –
Просвистело щуркой.
И что же, man?
Да-а, ничего.
Всё в порядке. Пожалуй,
Пойти постирать...
Несомненно: алой,
Сизой, багряной, червлёной, огнистой,
Пролетающей мимо не то чтоб со свистом,
А с нежным бульканьем, то кувыркаясь,
То раскинувши крылышки, в свете купаясь,
Щурки –
Тебе, хоть стирай там, хоть шей --
Не видать, как своих ушей.
Тут был город всем привольный
И над всеми господин.
Нынче шпиль от колокольни
Виден из моря один.
М. А. Дмитриев (1847 г.)
Осовев, осоловев, осолонев от горя,
Я врубился тогда, к чему ты: не море,
Не разломы коры, не ширóты-мокрóты,
Не «шаманский комплекс»… А просто пустóты
Оставляешь ты, дружок. И больше ничего
Не выжмешь из рассказа твоего.
Твои дворцы, мосты, каналы, коммуналки,
Твой Невский, наконец, вот ёлки-то-палки,
Твои окраины, заросшие полынью
И новостроем… Снежною стынью
Я брёл там в долгополом чёрном пальто,
Поборматывая: «Это интересно за что?
Ну за что? Я вот никак не понимаю
И понимать отказываюсь! Ну нафига я
Вот тут бреду? Куда и зачем?
Ведь Смерть – она же ни с чем
Не считается… У ней свои рахунки!
Ох, эта ночь в парашютном притунке…
Ох, эта могила… И это дитя…»
Но тут конечно выруливает ментя—
ра, тут же меня за шкирку,
Демонстрирует явственно бирку:
«В отделение!» – «Что ж, как скажете!» – Но
Сейчас мне, в общем-то, всё равно,
И всё это только меня укрепляет
В простейшей мысли: где-то сияет
Незримый свет, и нам вообще-то туда…
А то, что всякая лабуда
По пути попадается… Это ж нам
В укрепу! В оправдание снам
Про Питеж-град, что тонет в болоте
И там остаётся… «А! Паспорт? Вот-те…»
И я убредаю к станции метро,
Думая опять же о том, как хитрó
Ты устроен, и чтó в тебе за сила:
В костях ли запорожцев, что давно уж в мыло
Перемылись, или в том, что обманул:
Андрея, Анну, Инну и Елену умыкнул…
Обманул, и не раз. Ну и Бог с тобою!
Пока ты не стал ещё добычищем прибоя
Балтийского – я всё ж тебе рад,
Ещё не потонувший Питеж-град!
21. 08. 2009
Currite, ducentes subtegmina, currite, fusi
На высоте целебной — лохмы, прорехи, пыль:
Траченный лютой молью ветхий кусок рядна.
Или бурлит какое зелье? Полынь, ковыль?
Кто же дерзнёт из смертных выпить его до дна?
Чуть пожелтей: расцветкой — как воротник из писца
Фараона Хеопса, или букет ноготков,
Снятых с искусных пальцев флейтщиц его дворца
По достиженьи таких-то и таких-то годков.
Чуть почерней: в ошмётках, словно тибетский чай,
Или Владыка Леса, сущий на небесех:
Битых часов и речи, ломанной сгоряча,
Краденого навара — хватит почти на всех;
Хлопьев алых и бурых, нежно-лиловых струй
И пузырей, и пряных запахов, бьющих в нос…
«Смертный, пока не умер – время не трать, пируй,
Будь беззаботен, смертный! Скоро тебя на снос!»
25. 08. 2009
Твой красавец пишет тебе любовное письмо.
Он, конечно, не может обойтись без bon mot,
Без мать-отца и красного словца…
Но такова уж речевая природа ловца
Человеков… Или скорее человекинь...
Хотя то и дело у него в голове: «Кинь!»
Звучит, он не слушает внутреннего голоса,
И это не меняет его ни на полволоса.
У нас то солнце, то дождь… Где богаче рифма?
Даже самую высокую гору покорив, мы
Приходим к вопросу: «Кто победил?» -
И этот вопрос, несомненно, a good deal…
Гора или Мухаммад? Кто к кому пришёл?
Я не знаю… Но знаю зато: Шеол
Не для нас, ибо в смертной тени побираться –
Не для нас. Мы отчётливо скажем: «Grazie!"
И отправимся к свету… Как там в упани –
шаде: Асато мā сад гамайа… А ни
На йоту ведь не изменилось с тех пор,
И продолжается всё тот же спор
Творенья с Творцом, любви с разлукой…
Вот такой вот позволь мне закончить штукой
Это неуместное (как и всё) письмо:
Написалось оно само. Да, само.
Собрано по тэгу "стихотворения" "Записок Гефеста" (ср. "Записки обормота" и тут). Заглавия, кроме "Сени осени", являются скорее названиями постов, чем стихотворений. 25 августа (в одном году написано, в другом выложено "Inter canem et lupum" - день рождения автора.
Из "Записок обормота":
Передо мной распростирался край,
Туманный, как четвёртая эклога...
...Итак, в одной из вологодских изб,
Где я заночевал во время оно,
На скатерти лежал Саллюстий Крисп
(Надеюсь, ясно: книга — не персона).
Хозяин был, конечно, тракторист
И, между прочим, шпарил по-латыни.
А что такого?
Кто же не речист
В нечерноземной чуть-ли-не-пустыне?
Явился неизменный самогон,
Душевных разговоров попечитель.
Мы клюкнули.
Потом ещё — вдогон —
И оживилась нищая обитель.
Мой Силыч был, видать, за шестьдесят,
Щербат, морщинист, как-то перекручен,
Шрам на щеке, глаза слегка косят,
Житьём-бытьём порядочно прижучен.
Но как же он витийствовал!
Увы,
Я не запомнил хода разговора:
Сказалась мощь народного раствора
И городская слабость головы.
На ум идёт, конечно, Цицерон —
И, хоть пример избит до полусмерти,
Здесь будет к месту он, и только он…